– И я…

Мне показалось, что она не слишком хорошо себя чувствует. Было такое впечатление, что время от времени она перестает ориентироваться в обстановке.

– Что вы хотите от меня? – повторила я, чтобы вернуть ее к реальности.

– Месье Каро рассказал мне, что вы – журналистка, а я нашла в его телефоне ваш номер. И я… хочу вам кое-что предложить.

Мне захотелось рассказать мадам Прево, при каких обстоятельствах я познакомилась с ее братом, но я передумала, потому что после моего рассказа она, скорее всего, предпочла бы исчезнуть. Мадам Прево раскрыла сумку, застегнутую на ленту-липучку. Из сумки она извлекла толстый коричневый конверт, который положила на стол. Сделав это, она снова застегнула сумку, словно боясь, что из нее могут выпрыгнуть остальные вещи. Нервно облизнув сухие губы, она достала из конверта потрепанную книжку в зеленой обложке и протянула ее мне.

Из уважения к этой женщине я тщательно вытерла руки салфеткой.

– Вы хотите, чтобы я посмотрела?

Она кивнула. Я раскрыла книжку наугад. Листки были тонкими, как папиросная бумага. Книжка была ветхой, листки выпадали из нее. Почерк был довольно неразборчивый.

– Что это? – спросила я, не рискуя переворачивать страницы.

– Это дневник моей матери.

– Дневник Юдифи Гольденберг?

Мадам Прево кивнула.

– Зачем вы хотите отдать его мне?

– Месье Каро сказал, что вы хотите написать книгу о ней. Он считает, что это ужасная идея, но я нахожу ее хорошей.

Я улыбнулась и поняла, что мадам Прево расценила мою улыбку как вежливый отказ.

– Это дневник, который она вела, когда была врачом в немецком концлагере. Это документальный дневник.

– Как она могла это хранить? Я хочу сказать, как она вообще могла вести дневник?

Мадам Прево недоуменно посмотрела на меня:

– Разве вы не видите?

Я перелистала несколько страниц и почти на каждой из них заметила печать. Я все поняла, прочитав несколько сложных медицинских терминов и дозировок лекарств.

– Невероятно. Это был ее рецептурный блокнот.

– Здесь информация, которая никогда не была опубликована.

Она раскрыла сумку и извлекла оттуда еще два одинаковых коричневых конверта.

– Это тоже из времен концлагеря, а этот дневник она вела уже в Париже, после войны.

Она положила конверты на стол. Я не знала, что сказать. Взяла конверты, открыла их, достала дневники и перелистала, главным образом для того, чтобы дать себе время подумать.

– Это весьма трудное предприятие – написать подобную книгу. Я помню, что говорила о своем желании написать ее, и желание не прошло, но мне хотелось бы почитать записки, прежде чем принять окончательное решение. Вместе с тем это, конечно, большая честь… Я буду очень рада прочитать.

Однако я видела, что моя собеседница чего-то боится, и мне хотелось до расставания понять, чего именно, чтобы помочь ей рассеять страх, если это будет в моих силах.

– Ваш брат знает о том, что вы звонили мне и назначили встречу?

– Нет.

Именно это ее и пугало.

– И вы, конечно, не хотите, чтобы он об этом узнал? Это я понимаю. Я в курсе, какой скверный характер у этого человека. Я ничего ему не скажу. У вас есть мой номер.

Наше прощание было коротким, времени у меня не оставалось, так как надо было немедленно возвращаться на работу. Мадам Прево протянула мне сумку.

– Вы хотите мне ее одолжить?

– Да, и сегодня утром я пришила к ней липучку, потому что как будто собирался дождь.

Она снова взяла меня под руку, и мы направились к лифту. Получилось, что в обеих руках у меня были два важных предмета – мадам Прево и сумка с дневниками.

– Зачем вам эти дневники?

– Месье Каро хотел их сжечь, но я упросила его отдать их мне, пообещав никогда и никому не показывать.

Я кивнула, видя, как мадам Прево с трудом сдерживает слезы. Ее страх прошел.

Обе руки у меня были заняты – компьютером и сумкой с дневниками, посвященными самым значимым событиям современной истории, и поэтому мне пришлось взять цветы в зубы, чтобы постучать в дверь консьержки. Она открыла сразу, и я учуяла запах еды.

– Добрый вечер, мадам, я не стану надолго вас отвлекать. Просто хочу пожелать вам хорошего отпуска. Я видела объявление на лестнице, что через неделю вы уходите в отпуск.

Я протянула ей букет.

– Уверяю вас, несколько дней они простоят.

– О, благодарю. Какая красота. Это не астры?

– Да, наверное, это они.

– Вы знаете, что месье Сеген – он живет двумя этажами выше – разводится? Подумать только, трое детей…

– Нет, я не знала. Конечно, это печально, но я не хочу вам мешать.

– Вы никогда мне не мешаете.

Поднявшись в квартиру, я положила сумку с дневниками на верхнюю полку шкафа, быстро переоделась и отправилась за сыном.

* * *

Мансебо неохотно поднялся с постели в этот выходной день. В национальный праздник он позволял себе нежиться под одеялом до девяти часов и не очень спешил с утренним туалетом. Он чувствовал себя маленьким ребенком, который не хочет идти в школу, надеясь, что мама напишет ему справку и справка эта спасет его от скучных уроков. Мансебо трудно представить себе, кто мог бы сыграть роль мамы в его ситуации. Фатима в последнее время не проявляет самых лучших качеств – верности, честности и надежности. Мансебо чувствует себя чужим в ее присутствии. На кухне работает радио, а Амир рыщет по квартире, как будто что-то ищет. Фатима уже ушла в хамам. Мансебо слышал, как она утром сказала ему «до свидания».

Когда Мансебо чистит зубы, в нем просыпается ребенок, или, лучше сказать, подросток. Мансебо сплевывает пасту, полощет рот и идет за халатом, который висит в холле. Ему хочется еще полежать, но вместо этого он достает пачку, вытряхивает оттуда сигарету и закуривает. Впервые в жизни он курит в квартире. Он закрывает окно и садится в кресло, делает несколько затяжек и смотрит в сторону квартиры в доме напротив. Там темно, и Мансебо поэтому не может понять, то ли там никого нет, то ли все спят.

Мансебо почему-то кажется, что месье Бейкер лежит один в кровати и ворочается без сна. Писатели свободны, и Мансебо не представляет, что они могут работать по праздникам. Он делает глубокую затяжку. Никогда еще табачный дым не казался ему таким вкусным. Собственно, Мансебо с удовольствием впустил бы в квартиру немного свежего воздуха, но охвативший его дух противоречия мешает это сделать. Сигаретный дым должен пропитать все, что принадлежит Фатиме: одежду, покрывало и полотенца. Он направляет струю дыма на розовую птичку Фатимы. Гладкие блестящие крылышки этого чучела меняют цвет при изменении температуры, но табачный дым на птичку не действует – она так и остается розовой.