– Разыщите в депо паровозного машиниста Дмитрия Дмитриевича Кособродова. Запомнили? Скажите ему, что его брата Михаила Дмитриевича разыскивает однополчанин Петр Тимофеевич.

– Запомнил, – близоруко разглядывая какую-то занятную афишу, ответил Старцев.

– Спросите у Кособродова, налажена ли у него связь с Михаилом. Если налажена, передайте ему следующее… Запоминайте! Ковалевский просил Щукина добыть через некоего Николая Николаевича карты Киевского укрепрайона… Я не слишком быстро? – с неподвижно-безразличным лицом торопился сообщить Кольцов.

– Нет, нет, память у меня пока слава Богу! – отозвался, весело щурясь, Старцев.

– Щукин пообещал Ковалевскому сделать это. Щукин очень ценит Николая Николаевича. Вероятно, это штабной работник, в ряды Красной Армии внедрился давно, должно быть, военспец из бывших офицеров… Сообщение надо передать крайне срочно. В штабе Добрармии разрабатывается генеральное наступление на Киев.

– Попытаюсь что-то предпринять, – заверил Старцев, чувствуя, что они слишком долго задержались у афиши и со стороны это может показаться подозрительным. Они коротко условились о следующей встрече. Вежливо раскланявшись, Старцев ступил на мостовую. Но остановился, не скрывая торжествующей иронии, громко сказал: – А знаете, господин офицер, талеры, которыми вы интересовались, я продал. Извините! Девяносто шесть великолепных талеров… за три пуда пшена. – Затем он торопливо пересек улицу и смешался с толпой.

Кольцов еще долго видел его широкополую шляпу, уплывающую среди платков, картузов, цилиндров…

* * *

Открытый «фиат» командующего, в котором ехал Кольцов, с трудом продвигался по разбитой многочисленными повозками проселочной дороге. Поднялись в гору, проехали зеленую, в вишневых садах Полтаву, свернули на Гадячский шлях. Позади машины выстилался, надолго замирал в тягучем летнем безветрии длинный шлейф пыли. Она медленно оседала на дорогу, на иссохшую придорожную траву.

Кругом лежала уставшая от войны земля, давно ждущая дождя и заботливых рук пахаря. На пологих склонах балок застыли в тревожной полудреме опустевшие села и хутора. Вдоль дороги, иногда пересекая ее и удаляясь к самому горизонту, тянулись линии окопов с перепаханными артиллерией ходами сообщения, полуразваленными блиндажами, пулеметными точками. И множество наспех сколоченных крестов торчало среди выжженных жарой полей. Желтые одичавшие кресты среди одичавших трав…

По мере приближения к фронту Кольцову все чаще встречались пустые интендантские повозки, телеги, переполненные израненной солдатней. С тупым безразличием провожали они взглядом проезжающий мимо автомобиль.

Грохот артиллерии и шум передовой постепенно нарастал и, поглощая горячую степную тишину, сотрясал раскаленное до звона небо.

В полуразрушенном, полувыгоревшем селе, среди почерневших хат и одиноко торчащих обугленных стропил, Кольцов безошибочно – по ведущим к одному месту телефонным проводам – отыскал штаб. Отряхивая с себя пыль, вошел в хату.

Наскоро приспособленное под штабное помещение человеческое жилье всюду хранило остатки мирного благополучия, вытесненного и смятого войной. Поднявшиеся навстречу Кольцову офицеры смотрели на него. Глаза, глаза! В одних – бессознательное, доведенное до автоматизма годами службы уважительное почтение перед старшим по положению и по чину; в других – издевка к штабному капитану; но большинство глаз не выражали ничего – в них застыло безразличие и глубокая, одеревенелая усталость.

Кольцов уважительно, с интересом рассматривал фронтовиков. На них были истерзанные окопной жизнью мундиры, стоптанные сапоги, смятые фуражки с потрескавшимися козырьками. Это были люди, которые делали войну.

Дежурный по штабу поручик, вытянувшись в струнку, неустоявшимся юнкерским голосом звонко выкрикнул:

– Господин капитан! Конный разъезд задержал парнишку. Он утверждает, что его отец – полковник Львов.

– Я хорошо знал полковника, – сказал Кольцов. – Приведите сюда парнишку!

Вскоре в сопровождении солдата в комнату вошел Юра. Слой серой, застарелой копоти и пыли покрывал его лицо, на нем висели лохмотья грязной одежды. Низко понурив голову, он встал посреди комнаты, взглядом исподлобья нашел Кольцова, и тотчас в глазах его вспыхнули искры радости. Юра узнал человека, который помог ему сесть в поезд на маленькой станции. Узнал сразу, хотя и был на Кольцове щегольской офицерский мундир.

Кольцов тоже узнал своего попутчика. Вглядевшись, он без труда подметил в чертах мальчишечьего лица – в разрезе глаз, в манере смотреть твердо, открыто, в упор – сходство с полковником Львовым.

– Как тебя зовут? – ласково спросил Кольцов.

– Юра, – с готовностью ответил мальчик.

– А как зовут твоего отца?

– Михаил Аристархович… Значит, вы тогда убежали от бандитов? – невольно сбился на прошлое Юра.

– Да, убежал… А ты… Ты ведь должен быть в Киеве? Где мама? – И по тому, как дрогнуло лицо мальчика, понял, что об этом спрашивать не следовало.

– Мама… умерла, когда бандиты… – Голос Юры прервался, губы задрожали, но он справился с собой. – А папа? Вы знаете моего папу?

Сердце Кольцова кольнула жалость. Сказать правду? Нет, так сразу невозможно. И чтобы хоть как-то оттянуть время, он с небрежной деловитостью спросил:

– Так почему ты не в Киеве, Юра?

Лицо у Юры вытянулось, глаза стали строгими, как у отца.

– Тогда бандиты нас выбросили из вагона. А потом я все же доехал до Киева и ждал отца, я думал…

Юра изо всех сил сдерживал слезы. Кольцов, в знак доверия, положил руку на плечо и усадил мальчика на скамейку. Присел рядом. Немного подумал, вспоминая события недавнего прошлого.

– Мы с твоим отцом, Юра, вместе бежали от бандитов. – И он стал рассказывать, как храбро вел себя Юрин отец во время побега. Кольцов рассказывал, словно бы вовсе не замечая вопроса в нетерпеливом взгляде мальчика, оттягивая ту тяжелую, неотвратимую минуту, когда надо будет сказать правду, одну горькую правду. – Твой отец умел стойко переносить невзгоды и несчастья… – с трудом справляясь со своим голосом, сказал Кольцов.

– Умел? – переспросил Юра. Он вдруг стал догадываться, почему этот офицер не говорил, где сейчас отец. И все-таки ему не верилось. Он знал, что на войне убивают многих, могли убить и его самого – на батарее, во время скитаний при переходе линии фронта… Но чтобы это непоправимое случилось с его отцом!.. Нет-нет, этого не может быть! Это невозможно!

– Да, Юра, твой отец был храбрым офицером… и погиб он в бою, как герой… Я тебе еще многое расскажу… о нем… – наконец решился Кольцов.

Сквозь мутную пелену Юра видел, как в штабе появился генерал, весь в копоти, саже и пыли. Это был Бредов.

– Мужайся, солдат, – сказал генерал дрогнувшим голосом. – И выше голову! Мы заменим тебе отца. – Тяжелая рука неуклюже погладила Юру по голове.