Дело сделано, дело сделано, — другие, чужие мысли, — слишком поздно, чтобы вернуться назад, слишком поздно!

Первый шаг, — то, холодное и могучее. — Как они будут платить, платить, платить…

По мере того, как крышка поднималась, свет становился все ярче, пульсирующий ярко-голубой свет с примесью дымно-серого и зловеще-лилового. Свет цвета кровоподтека ширился, сиял и озарял все вокруг. Наконец крышка упала, и ветер усилился, как будто и он был испуган тем, что должно было появиться из длинного черного ящика. Пришло время, и то, что было в ящике, стало видимым.

Джингизу, прошептал голос в голове Саймона. Джингизу…

Это был меч, укрывшийся в ящике, как смертоносная гадюка; он был и прекрасным, и волнующим, как острые коготки, нежно царапающие кожу.

— Возьмите его, ваше величество! — настаивал Прейратс под вой ветра.

Зачарованный, беспомощный Саймон внезапно понял, что будь у него такая сила, он принял бы меч. Неужели это ему не по плечу? В ушах звучала победная песнь власти, песнь о могуществе, тронах, восторге исполненной мечты.

Элиас неуверенно сделал шаг вперед. Один за другим отступали окружавшие его солдаты. С рыданиями и проклятиями побежали они вниз по склону горы, скрываясь в спасительной тени леса. В считанные секунды рядом с черными фигурами и их мечом остались только Прейратс, король и спрятавшийся Саймон.

Элиас сделал еще шаг и остановился над мечом. Страх широко раскрыл его глаза; казалось, им овладело мучительное сомнение, губы короля беззвучно шевелились.

Невидимые пальцы ветра дергали полы его плаща, и горные травы извивались у его колен, как бы преграждая дорогу.

— Вы должны принять дар! — снова сказал Прейратс. — Возьмите его.

Слова Прейратса метались в мозгу Саймона, как крысы в пылающем доме.

Король нагнулся, протягивая руку. Вожделение Саймона сменилось внезапным ужасом перед мрачной песней меча, исполненной дикой пустоты небытия.

Это зло, неужели он не чувствует этого? Зло!

Когда рука Элиаса приблизилась к мечу, ветер стих. Четыре закутанных фигуры застыли перед каретой, пятая, казалось, еще глубже погрузилась во тьму.

Вершину холма сковало безмолвие, бывшее почти физически ощутимым.

Одним легким движением Элиас схватил рукоять и поднял меч. Как только меч оказался в его руке, страх исчез с лица короля и губы его раздвинулись в идиотской улыбке. Голубоватое сияние играло по краям высоко поднятого меча, отделяя его от ночного неба. Голос Элиаса дрожал от фанатического восторга.

— Я принимаю дар господина. Я… буду чтить наш договор. — Держа клинок перед собой, он медленно опустился на одно колено. — Слава Инелуки, Королю Бурь!

Вновь завыл ветер. Саймон отполз подальше от мечущегося, бушующего огня, а черные фигуры воздели к небу белые руки, взывая:

— Инелуки, ай! Инелуки, ай!

Нет! — бушевали мысли Саймона. Король… все кончено! Бегите, Джошуа!

Скорбь… Скорбь всей земли… Пятая закутанная фигура медленно поднималась над каретой. Черный плащ упал, открыв огненно-алое сияние, полыхающее, подобно горящему парусу. Мертвящий, гложущий сердце ужас исходил от него. Остановившимся глазам Саймона предстала страшная картина: красное сияние начало расти, оставаясь всеобъемлющим и бестелесным, становясь все больше и больше, до тех пор пока страшная алая тень не нависла надо всем, тень огненно-алого воющего смерча.

Дьявол здесь! Скорбь, его имя скорбь! Король призвал дьявола! Моргенс, Святой Узирис, спасите меня, спасите меня, спасите меня!

Он бросился в ночную тьму, мечтая в беспамятстве скрыться от красной твари и ликующего чужого. Звуки его панического бегства потерялись в вопящем ветре.

Ветви деревьев били его по рукам и лицу, вцеплялись в волосы словно когти…

Ледяные когти севера… руины Асу'а.

И когда он наконец упал, споткнувшись, и душа его скрылась от зла, растворившись в еще большей тьме, в последний момент он слышал, как камни земли жалобно стонут на своих ложах под ним.

Первое, что услышал Саймон, было странное гудение, унылый жужжащий звук, который настойчиво лез к нему в уши, пока он мучительно пытался очнуться.

Приоткрыв один глаз, юноша увидел нечто чудовищное — темную смутную массу копошащихся ног и блестящих глаз. Саймон вскочил с воплем ужаса, молотя руками, и шмель, простодушно исследовавший его нос, умчался прочь с сердитым гудением на поиски менее возбудимого субъекта.

Он поднял руку, прикрывая глаза, завороженный трепетной чистотой окружающего мира. Дневной свет был ослепителен. Солнце с царской щедростью рассыпало свое золото по травянистым холмам. Повсюду, куда хватало взгляда, росли одуванчики и ноготки на длинных стеблях. Пчелы торопливо сновали между ними, то и дело присаживаясь, как маленькие доктора, которые к своему удивлению обнаружили, что все их пациенты неожиданно поправились.

Саймон рухнул обратно в траву, закинув руки за голову. Он спал долго; яркое солнце высоко поднялось над горизонтом. От этого волосы у него на руках горели расплавленной медью. Носки его ободранных башмаков казались ему такими далекими, что их вполне можно было принять за вершины высоких гор.

Внезапно холодная дрожь воспоминания нарушила его безмятежный покой. Как он попал сюда? Что?..

Присутствие чего-то темного за плечом заставило его быстро сесть. Он обернулся и увидел окруженную деревьями шапку Тистеборга, возвышавшуюся в полумиле позади него. Каждая деталь была ошеломляюще отчетлива, края холма казались выписанными тонкой кисточкой. Если бы не гнет пульсирующих воспоминаний, он мог бы показаться уютным и прохладным, мирный холм, окруженный высокими деревьями, одетый тенью и зеленой листвой. У самой вершины покоились Камни гнева — еле различимые серые точки на фоне ярко-голубого весеннего неба.

Сияние дня будто заволокло призрачным туманом. Что происходило этой ночью? Он, конечно, не забыл побег из замка, минуты расставания с Моргенсом были навсегда выжжены в его сердце, но вот что было дальше? Откуда взялись эти кошмарные воспоминания? Бесконечные тоннели? Элиас? Огонь и демоны со снежными волосами?

Сны, идиот, дурные сны. Страх, усталость и снова страх. Я бежал ночью через кладбище, упал, заснул и видел страшные сны.

Но эти тоннели и… черный гроб? Голова все еще ныла, но кроме того возникло мучительное чувство оцепенения, как будто к ране приложили кусок льда.

Странный сон был чересчур реальным. Теперь это стало чем-то далеким, ускользающим и не имеющим значения: черная волна страха и боли, которая готова была рассеяться, как дым, стоило ему только захотеть, по крайней мере он на это надеялся. Саймон постарался упрятать эти страшные мысли как можно глубже и захлопнул за ними память, словно тяжелую крышку сундука.