кроме тебя, сумеет достать такую огромную рыбину из ее убежища? Уважь старика, Лаохен!

Выслушав просьбу отшельника, Лаохен улыбнулся.

— Но смотри, — продолжал старик, — ни один кусочек рыбы не должен коснуться твоих губ, а не то отсохнет твой язык и ты умрешь.

— Но как же ты будешь есть ядовитого Лосося, Тормод? — удивленно воскликнул Лаохен.

— У меня есть магическое снадобье, которое подсластит кушанье и уничтожит его губительное действие. Потом, когда я попробую рыбы, мы съедим ее вместе. Ступай, убей Лосося, исполни желание старика.

— Постараюсь, Тормод, — ответил молодой Лаохен и пошел прочь, оставив старика в приятных размышлениях.

Когда взошла луна, Лаохен лег на берегу горного озера и повернул свой блестящий щит так, что отраженный луч луны заскользил по воде. Вскоре поверхность озера заволновалась и показалась голова Лосося. Лаохен прицелился и метнул копье. В ту же минуту вода в озере, покрасневшая от крови чудовища, заклокотала и забурлила — это Лосось в бешенстве ударил хвостом. Всю ночь длилась битва, но к рассвету силы Лосося иссякли. Лаохен устало поднялся и, взвалив мертвого гиганта на спину, отправился готовить угощенье для старого отшельника.

Лаохен поставил большой котел на огонь. Тут к нему подошел Тормод. Он молча наблюдал, как Лаохен почистил рыбу и опустил ее в котел, только глаза его сверкали от жадности — теперь уж он скоро будет владеть мудростью мира!

Лаохен же, боясь за свою жизнь, старался, чтобы ни один кусочек рыбы не коснулся его губ. Но он так устал, что руки его дрожали, и, вытаскивая рыбу, он дотронулся до края котла и обжег палец. Лаохен быстро сунул его в рот, чтобы высосать ранку, и кусочек рыбы попал ему на язык.

Увидев это, Тормод всплеснул своими костлявыми руками и завопил от досады. Лаохен первый отведал рыбы, а ведь тот, кто первый съест хоть кусочек, унаследует мудрость Лосося!

Если верить рассказам, так оно и случилось: Лаохен всю свою жизнь был мудр, как сам Соломон. А старый Тормод, одинокий и жалкий, умер в своей келье у горного озера.

УЧЕНЫЙ ФИОРГАЛ

Ирландская сказка

Когда я читаю теперь о замечательных ученых, которые удивляют все человечество, я спасаюсь от чувства благоговения, обращаясь к воспоминаниям о заветном местечке у камина в доме Туатала О’Сливина в те далекие времена, когда я был молодым и самодовольным школьным учителем в Глен Куах и полагал, что я — кладезь премудрости, с которым по учености не сравниться никому от самой границы Карн-на-Уин до морского побережья у Банлах и от ущелья Барнес Мор до утесов Слав Лиг, — да, так я вспоминаю заветное местечко возле пылающего очага в доме Туатала и его рассказ об ученом Фиоргале, поведанный, пожалуй, не без умысла, в чем я тогда не сумел разобраться.

Много воды утекло со времен ученого Фиоргала: кто жаловался тогда на зубную боль, вот уже целая тысяча лет, как и думать о ней позабыл. В те дни ученых Ирландии знали и чтили во всем белом свете. Постигнув всю земную премудрость, знаменитые ирландские ученые так заносились в своей славе, что отправлялись в путешествие на восток и на запад и вызывали на спор самый затейливый, какой только можно было придумать, любого из прославленных мудрецов.

Когда объявлялось такое вот необыкновенное состязание в учености между двумя великими самодовольными учеными мужами, доктор бросал своего пациента, хотя тот еще не успел отдать Богу душу, жених бросал невесту, а часовой — свой пост, хотя и видел вторгающуюся армию, король — свой трон, а нищий — суму, — словом, каждый готов был расшибиться в лепешку, только бы увидеть, кто кого положит на обе лопатки. Все просто с ума посходили из-за этих споров, и страна начала приходить в полный упадок, а ни старый, ни малый и не чаяли этого, пока находилось еще достаточно дураков, с кем бы можно было поспорить о том, кто из всех ученых Ирландии наимудрейший.

Когда же это неистовство достигло высшей точки, — ученые были увенчаны славой, а страна оказалась на краю гибели, — на родину из странствий вернулся ученейший из ученых, имя которого, кроме всех его званий, было Фиоргал Ученый. Сей муж, овладев всеми знаниями, какие только можно было получить у себя в Ирландии, затем утер нос всем колледжам в Европе и в Азии, вызывая там на спор и на состязание величайших философов и каждый раз выходя победителем, да к тому же обогащая свои великолепные познания в каждой новой стране, какую он посещал. Имя его и слава прогремели на весь свет, и вот Фиоргал снова в Ирландии, в своем родном Керри.

Весть о его возвращении повергла в страх всех ирландских мудрецов.

Прибыв в Керри, Фиоргал не ел, не пил, пока не отправил в Тару к верховному королю Ирландии вызов сильнейшим из сильных его ученых, которых король имел обычай содержать при своем дворе в немалом числе. Это был вызов на последнее состязание на мировое первенство, причем в споре этом словами объясняться запрещалось — только знаками. Фиоргал назначил день и месяц своего прибытия в Тару. В тот день и должно было решиться — вечная слава этому городу или вечный позор.

А надо вам сказать, что король ирландский был человеком весьма здравомыслящим и прекрасно знал, что его приближенные готовы в любую минуту поднять против него народ и с позором лишить его короны. Поэтому, просыпаясь утром, он первым делом хватался за голову: на месте ли его корона…

Вызов Фиоргала Ученого озадачил короля, как никого в его королевстве, — правда, виду он не показал. Придворные же его очень обрадовались — все, кроме ученых конечно. Королевские мудрецы прославились на весь свет, ибо до того дня они не знали поражений и всегда и во всем выходили победителями. Однако теперь они поняли, что перед Фиоргалом Ученым им не устоять, — ведь он разбил наголову и опозорил всю Европу, а уж их разобьет и опозорит и подавно.

Чем ближе подходил день великого спора, назначенный ученым Фиоргалом, тем хуже чувствовали себя мудрецы короля; скорбь и уныние царили среди них. И наконец они толпою явились к королю и взмолились любым путем спасти их и королевский двор от бесчестия в глазах всего света.

И что ж, королевское сердце было тронуто, да и каменное сердце смягчилось бы при виде их скорбного состояния. Не откладывая в долгий ящик, король тут же стал ломать себе голову, что же предпринять.

И вот