Главной задачей следующих двух пап стало изгнание арагонской династии из Южной Италии и восстановление там власти анжуйского дома. Первый из них, Гонорий IV (1285-1287)[148], происходивший из видной римской фамилии, получил разрешение разместиться во дворце, который он недавно построил на Палатине. Однако к моменту восхождения на папский престол ему было уже семьдесят пять и его почти парализовала подагра. Он едва мог стоять, не говоря уж о том, чтобы ходить; Гонорий служил мессу, сидя на табурете, в то время как его руки нуждались в механическом приспособлении, чтобы поднимать их к алтарю. Он пробыл папой только два года, и еще примерно год потребовался, чтобы избрать ему преемника. Лето 1287 года выдалось душным и жарким и стало роковым не менее чем для шести кардиналов. Остальные уехали в горы, возвратившись осенью для проведения конклава. Однако даже теперь дело не решилось быстро — только в феврале 1288 года они избрали в порядке компромиссного варианта первого папу из числа францисканцев, бывшего генерала их ордена Джироламо Маски (1288-1292). Став понтификом под именем Николая IV, он оказался не более удачлив в деле восстановления власти анжуйцев, нежели до него Гонорий; ничего он не смог сделать и в 1291 году, чтобы помешать мамлюкскому султану Калауну завладеть Акрой[149], что после 192 лет положило конец крестоносному Отремеру. С самого начала он представлял собой олицетворение нетерпимости и территориальных претензий. Его история — это история непрерывного материального и морального упадка, с которым рука об руку шла вопиющая некомпетентность. Мало кто в Западной Европе сожалел о его падении.

После того как Николай скончался в апреле 1292 года, двенадцать кардиналов встретились в Перудже — Рим в это время страдал от одной из столь частых эпидемий. Им понадобилось немало времени для обсуждения, прежде чем они через двадцать семь месяцев остановили свой выбор на одном из наименее подходящих людей, когда-либо, хотя и недолго, занимавших папский престол. Это был Пьетро Мурроне, восьмидесятипятилетний[150]селянин, который более шестидесяти лет прожил отшельником в Абруцци, и единственное, что о нем можно было сказать, так это то, что он во время короткого пребывания при дворе Григория X вывешивал свое облачение на солнце. Сохранился увлекательный рассказ одного из участников поездки пятерых членов папского посольства к хижине Пьетро в горах, в результате которой выяснилось лишь то, что Карл II Неаполитанский[151] уже там. Они нашли папу в состоянии, близком к панике. Но в конце концов он пришел в себя и после долгих упрашиваний неохотно согласился занять папский престол.

Правда, долгое время циркулировало пророчество о «папе-ангеле», который должен возвестить «царство духа». Однако трудно себе представить, что хоть кто-то, увидев этого старого, отчаявшегося человека верхом на осле, которого везли на церемонию инаугурации в Аквилу, мог подумать, будто папская власть находится в надежных руках и хоть в каких-то руках вообще. Действительно, Целестин V (1294) быстро показал, что он не более чем марионетка в руках Карла II, — даже резиденция его находилась в Кастель-Нуово, который до сих пор господствует над неаполитанской гаванью. В нем он приказал соорудить себе маленькую деревянную келью, где только и чувствовал себя как дома. Обычно папа отказывался видеть своих кардиналов, чья светскость и утонченность пугали его. Когда он все же делал это, им приходилось отказываться от своей изящной латыни и приспосабливаться к грубому народному языку — единственному, который понимал Целестин. Он игнорировал политические, дипломатические и административные обязанности папы, оказывая благосклонность всякому, кто о ней просил. Неудивительно, что он оставался понтификом всего лишь пять месяцев, а затем благоразумно отказался от сана — единственный случай в истории папства.

Организатором отречения являлся кардинал Бенедетто Каэтани, якобы установивший тайную переговорную трубку в келье Целестина, через которую изображал Божий глас, предостерегавший его от геенны огненной, если тот будет оставаться на папском престоле и далее. Именно Каэтани составил проект акта об отречении, который папа огласил 13 декабря 1294 года перед собравшимися кардиналами, после чего торжественно освободился от папских одежд и вновь облекся в рубище отшельника.

Бедный Целестин: его обычно отождествляют с безымянным персонажем, которого встречает Данте в третьей песни «Ада» и обвиняет его в том, что он «совершил по малодушию великий отказ» — il gran rifiuto[152]. В действительности он не был трусом, он просто хотел возвратиться в хижину отшельника, которую ему вообще не следовало покидать.

* * *

В какой-то степени было неизбежным то, что преемником несчастного папы Целестина, избранным в канун Рождества 1294 года, всего через двадцать четыре часа после начала конклава в Неаполе, стал тот самый кардинал Бенедетто Каэтани, который принял теперь имя Бонифация VIII (1294-1303). Из всех его коллег-кардиналов он был самым способным, самым волевым и самым честолюбивым. Именно Каэтани организовал отречение Целестина, и можно не сомневаться, что он стремился таким образом расчистить себе дорогу к папскому престолу. Ему, родившемуся около 1235 года в Ананьи в аристократической семье не самого высокого положения, имевшей связи с папским престолом (его мать являлась племянницей Александра IV), было теперь чуть более шестидесяти[153], и за его плечами имелся сорокалетний опыт. В юности он участвовал в посольстве в Англию, где во время гражданской войны, вызванной усилиями Симона де Монфора положить конец безобразиям, которые творил Генрих III, оказался в осаде в лондонском замке Тауэр, откуда его вызволил будущий король Эдуард I. После своего возвращения в Рим Каэтани занялся обустройством собственных дел с целью своего дальнейшего продвижения, приобретая все большее число приходов, что должно было помочь ему в дальнейшем.

Ставший кардиналом при французе Мартине IV, Бонифаций был убежденным сторонником власти анжуйского дома в Неаполе и на Сицилии. Во время его первой инаугурационной церемонии в Неаполе его белого коня вел под уздцы Карл II. Однако как только он короновался, то немедленно сообщил, что собирается возвратиться в Рим и что его предшественник Целестин должен проследовать туда вместе с ним. Как и следовало ожидать, старик пришел в ужас: ведь он отрекался для того, чтобы получить возможность возвратиться в свою хижину отшельника в горах.