Она снова опустила голову.

– Слишком опасно.

– Тогда что толку ждать? Дилижанс, припоминаю, идет через деревню незадолго до полуночи. Мы можем остановиться на постоялом дворе, помыться. Поспим в дороге. Ты ведь сыта?

Она кивнула.

– Вот и славно, – сказал он. – Не хотелось бы рисковать в деревне. Пойдем же.

Он помог ей встать. Александра снова вынула и набросила на себя платок, закрывая порванную блузу, и они отправились вниз по склону вдоль ручья, прорезавшего нижнюю часть холма. Дойдя до распадка между холмами, они свернули от ручья и вышли на пыльный тракт, что вился сквозь березовую рощу. Смеркалось, белые стволы мерцали в сгущающейся тьме бледными призраками. Время от времени им попадался на пути домишко с белеными стенами, опрятной соломенной крышей и оранжевым огоньком лампы в окне. Бехайм чувствовал себя здесь чужим, словно чудовище, крадущееся по улицам спящего города. Теперь, когда он знал, кто он, странно было брести мимо человеческих жилищ. Казалось, его отделяет от них целая вечность. И в то же время он понимал, что его отчужденность не важна, несущественна, что ее скоро сметут другие впечатления, которые с новой силой пробудят в нем старые чувства.

– У тебя есть деньги? – спросила Александра, когда они подошли к околице.

Над деревьями возвышалась церковная колокольня, шпиль которой почти касался вечерней звезды, словно благословляя покой и приветливость этого места.

– На первое время хватит, – ответил он. – С этим мы справимся. Деньги всегда можно достать.

– Знаю, – сказала она. – Просто думала, не надо ли нам заняться этим сейчас.

Она остановилась, вглядываясь в сторону деревни. Ветер доносил до них отголоски музыки. Вскоре позади них зацокали копыта и заскрипела телега.

– Что это? – спросил он.

– Тайна, – сказала она.

Он смотрел на уютные дома, угнездившиеся среди деревьев, на прелестные огни и нестрашные тени – тут быстро пролетали хрупкие жизни, и в нем всколыхнулось что-то звериное, хищное – но лишь на мгновение, вспыхнуло и ушло, и тогда вид села показался ему на миг таким же сказочным и непостижимым, как последняя секунда существования Агенора, когда он растворился в чистом небе.

Телега, качаясь и дребезжа, катилась к ним. Бехайм увидел сгорбленный черный силуэт возницы, который возвышался над едва тащившейся тушей темной кобылы.

– Я теперь совсем не представляю, чего ждать, – сказала Александра. – Не знаю, почему все должно вдруг пойти по-новому, но я… – Она повернулась к Бехайму, и отблеск отраженного света пронизал ее левый глаз, как падающая по крохотному небу звезда. – Я уверена – все будет теперь по-другому.

Возница буркнул на лошадь, натянул поводья и остановился рядом с ними. Это был старик, на вид старше Агенора и по сравнению с ним хилый; голова его была повязана тряпкой, закрывавшей уши, на нем было потрепанное шерстяное пальто и варежки.

– Могу до села подвезти, – предложил он. – Дорога впереди ухабистая. А то барыня ножки натрудит.

Бехайм услышал дряблый ритм сердца мужика, и его охватило отвращение, ему захотелось вспрыгнуть на телегу и положить конец прокисшему существованию этого человечка. Но вместо этого он лишь сказал:

– Благодарствую, не надо. – И с деланой улыбкой, не желая, чтобы на постоялом дворе болтали о неприветливом незнакомце и его высокой безмолвной даме, добавил: – Нам предстоит далекий путь, так что неплохо и размяться.

Старик цыкнул зубом и сплюнул.

– Всем нам он предстоит, – нелюбезно сказал он. – Да только могли бы, как благородному человеку положено, даме потрафить.

Он дернул за поводья, и кобыла снова побрела по дороге.

Александра засмеялась:

– А тебе идет разговаривать по-деревенски.

– Надеюсь, у тебя это получится лучше, чем у меня, – сказал он. – Между прочим, через несколько минут нам придется ужинать с ними за одним столом.

– О, я окажусь в своей стихии. – Она, танцуя, отбежала вперед по дороге. – Ух, покажу им, как надо плясать, шепну кое-что на ушко, вот увидишь, в ногах у меня будут валяться.

Он тоже рассмеялся, следуя за ней.

– Готов поспорить, им интереснее будет то, что повыше ног.

Она сделала вид, что хочет дать ему пощечину.

– Благовоспитанный господин, а такие гадости говорит!

Он ухватил ее за руку, притянул к себе, и они закружились в вальсе, радостно поддразнивая друг друга, но стоило им остановиться, как они посерьезнели.

– Все уже по-другому, – сказала она. Они стояли, обнявшись.

– Я как будто… – Казалось, она не может подобрать нужных слов. – Как будто сбросила кожу. Да, да, именно так. Все так свежо. Запахи, цвета. Все-все. Как будто с меня спала старая кожа, а новая куда тоньше и не такая прочная. А с тобой что происходит? Наверное, то же самое?

Он кивнул, сказал, что у него почти те же ощущения. Но это была неправда, просто ему хотелось поддержать ее. На самом деле он чувствовал, что просто освободился от тяжкого бремени, вышел на свободу, снова стал сам себе хозяином после двух лет бредового рабства. Несмотря на все изменения в нем, несмотря на то, что он был уже другим человеком, мир, который он сейчас видел перед собой, был знакомым, своим миром, которого он не боялся, который не презирал, – наоборот, сейчас он вызывал в нем почти детский восторг и любопытство.

Поднялся ветер, он теребил березовые листья, извлекал из них текучий шелест, превращавшийся в мощный дышащий поток, протяжно пел, лился по изогнутой горловине старого тракта. Окна деревенских домов, в которых был зажжен свет, сквозь трепещущие листья дробились на яркие оранжевые огоньки, словно это были грани украшенного драгоценными камнями солнца, показавшегося сквозь лохмотья ночи. В глубине леса белые стволы молодых деревьев раскачивались, словно одурманенные танцоры. Откуда-то неподалеку, сквозь уносивший его в сторону ветер, донесся звон колокола – он, словно хрустальный голос, произнес несколько слогов из чистого льда и поведал Бехайму о чем-то таинственном и утраченном, что он мог бы узнать и в чем мог бы найти себе помощь, продвинься он еще хоть чуть-чуть вперед. И тут, с внезапностью откровения, вся потрясающая суть этого мига открылась ему как она есть, и ему захотелось откинуть голову и завыть, смешав гул своей души с великим движением времени и судьбы, несущим его в безлюдные пространства, туда, где зной и упадок.

Александра что-то пробормотала. Он расслышал только:

– Хочу… – но по тому, как напряжена была ее талия, по бешеному пульсу понял, что ей все еще страшно.

Он приложил ладони к ее щекам, поцеловал в лоб, провел рукой по прохладным густым волосам, потоком ниспадавшим на плечи. Прижавшись к нему, она расслабилась, успокоилась. Через ее плечо он увидел, как на дорогу выскочила белка, чья серая шубка почти сливалась с пыльной поверхностью земли. Она встала на задние лапки, втягивая носом воздух, резво подбежала поближе и снова застыла столбиком. Похоже, она совсем не боялась, очевидно, их неестественный запах нисколько ее не беспокоил, и Бехайм подумал, что, может быть, в метафоре Александры была правда, может быть, они действительно сбросили с себя какую-то сухую чешую, какую-то обременительную оболочку, которая не давала им вот так же смешаться с пресноватыми цветами обыденности.