— А?

— Что, спрашиваю, с тобой? На тебе лица нет.

— Неужели?

— Видок у тебя, боярин, прямо как тогда у генерала. Плакать не собираешься?

— Не дождешься.

Двадцать третьего февраля состоялся очередной розыгрыш этапа кубка мира по внутрикамерному многоборью. В этот раз я оказался на высоте.

— Силен, — удивленно проговорил теперь уже бывший чемпион Витя, поднимаясь с пола. За прошедшие пару месяцев мне удалось вспомнить многое из того, чему меня когда-то учили.

— Слабак, — хмыкнул он, третий раз подряд оформив мне детский мат.

В этот раз количество участников соревнований сократилось до двух. Антона накануне освободили под подписку. Не скажу, чтобы это его особенно обрадовало. Вместо него к нам сначала подселили какого-то бывшего чина из московской мэрии и сразу же за ним — мутного говорливого типа, в котором многоопытный десантник с первого взгляда распознал «наседку». Тип вился исключительно вокруг экс-чиновника, демонстрируя полную незаинтересованность в нас двоих, жалких и ничтожных личностях. Сам чиновник наблюдал за этой самодеятельностью с доброй улыбкой и молчал. Не знаю уж, чего он там натворил на воле, но в камере мужик держался правильно.

А на следующий день меня выдернули на допрос. В последнее время, по мере уменьшения количества статей в моем деле, родное правосудие, чувствуется, потеряло ко мне всяческий интерес. Вечно похмельный пенсионер куда-то запропал, нового следователя не присылали. И тут…

— Доброе утро, Игорь Александрович, моя фамилия Ткачева, я буду вести ваше дело, — сказала высокая, с меня ростом, статная шатенка с зелеными глазами и аэродинамической фигурой.

Классический случай «женщины не для меня». Встречая таких, никогда не питал лишних иллюзий, а тут вот зацепило.

— Очень приятно, — совершенно искренне ответил я, усилием воли вернув на место отвисшую челюсть.

Совершенно не сохранилось в памяти, о чем спрашивала она и что мычал в ответ я, просто… Просто я сидел, глазел на нее и мечтал, чтобы этот допрос никогда не закончился, готовый ради этого сознаться в чем угодно: от попытки насильственного изменения государственного строя на островах Зеленого Мыса до поджога витебской хоральной синагоги в конце девятнадцатого века.

— Прочитайте и распишитесь, — на стол передо мной лег один-единственный лист.

— Вы еще придете? — хриплым, как с похмелюги, голосом спросил я.

— Завтра, — ответила она, складывая бумаги. — Я хотела сказать… — Она замялась и, честное слово, покраснела. — То, что вы сделали… В общем, я вас очень уважаю, — и протянула руку.

Это меня окончательно добило. Вернувшись в камеру, о чем-то, не помню, переговорил с соседом, после чего уселся лицом к стене и, выражаясь языком дамских романов, застыл в смятении и пребывал в нем вплоть до обеда. Поел, перекурил и усилием воли постарался успокоиться и вернуться в реальный мир. Получилось, но не сразу и не очень.

На второй допрос она принесла термос с чаем и гору еще теплых пирожков, которые я все умял и даже не почувствовал вкуса. Во время третьего мы перешли с гражданкой следователем на «ты».

Вы думаете, я ничего не пытался со всем этим сделать? Пытался, еще как пытался. Носился как наскипидаренный по камере, стирал рукояти гантелей, приседал и отжимался.

Помогало так себе. В одном старом фильме, помню, герой в таких случаях колол дрова, а другой — звонил в колокола. А еще я стал хуже спать. Бродил ночью по камере или ворочался. Вздыхал, как влюбленный гиппопотам, отвечал невпопад, если спрашивали.

— Проблемы, брат? — по-своему поняв мои страдания, поинтересовался стукачок и тут же умолк, наткнувшись взглядом на правильно набитый Витин кулак.

Она приходила не так уж и часто, и мы просто болтали. Мне даже показалось, что эти беседы интересны не только мне одному. Такая вот история, «Тюремный роман — два».

* * *

Если бы все это происходило не в жизни, а в американском кино, то мы бы бросились друг на друга прямо в прихожей и, сплетясь телами и натыкаясь на разные полочки, пуфики и счетчик электроэнергии, принялись со стонами и визгами сдирать с себя одежду и, в конце концов, овладели друг дружкой где-нибудь на люстре. В немецком кино она заявилась бы в кожаном нижнем белье, с плеткой, соседями и дрессированными козочками. Ну а дальше, как водится: «Опа-опа!», «Лус-лус!», «Шнелль-шнелль!» и, наконец, «Гу-у-ут!!!» В индийском кино мы бы обязательно сплясали и спели во весь голос, на радость засыпающим соседям. Слава богу, жизнь не кино.

— Спасибо, что пришла, а не то…

— Что?

— Завтра с утра залег бы у вас под прокуратурой и стал ждать.

— Меня могли услать в командировку.

— Все равно бы дождался.

— Ну, раз дождался, открывай шампанское, подполковник.

— Есть открывать шампанское.

— Послушай, ты действительно подполковник?

— В данный момент я вообще никто. Из армии меня поперли, из контролеров сам ушел. Я ведь рассказывал тебе, что был контролером?

— Пусть тебя это не волнует. — Она сделала крошечный глоток из фужера. — Даже если не рассказывал, расскажешь. Я хочу знать о тебе все.

— Зачем?

— Просто интересно.

Начало лета, раннее утро, море, пляж. По песку и мелкой гальке у самой кромки воды бежит скудно одетый человек, тощий, как мартовский кот, до черноты загорелый и самую малость небритый. Неплохо так бежит, достаточно бодренько и технично. Заскакивает на причал и с криком бросается в море. Не поверите, но это снова я.

В один прекрасный день я вдруг взял да и уехал из слякотной Москвы в Крым, к солнцу, морю и цветущему миндалю.

— Фантастика, — заявила по приезде Светлана. — Неужели все это происходит с нами?

— Точно, — согласился я. — Она самая… — правда, я имел в виду совершенно другое.

Бросить все, наплевать на перспективы и удрать с бывшим зэком, причем не на его виллу в Испанию, а просто в Крым, где у меня нет ни дворца, ни виллы, ни даже скворечника. Именно так и не иначе поступают героини дамских романов. В реальной жизни с такими, как я, никуда не удирают. Вернее, удирают, но от них самих, галопом и куда подальше.

— Не дури, — помнится, сказал я, — дождись отпуска и приезжай. Такой работой не бросаются.

В ответ она сообщила, что уже все для себя решила, а моего мнения по этому вопросу никто не спрашивал. И добавила, что меня вообще нельзя никуда отпускать одного, даже в булочную за хлебом, потому что по дороге я обязательно во что-нибудь впишусь.

В Генпрокуратуре крякнули от удивления, давненько, видать, от них добровольно не уходили, но заявление об увольнении подписали. Теперь Света больше не следователь, она матрос, вернее, матрос-спасатель, так же как и я, на одном из пляжей в Севастополе. Меня приняли на эту престижную работу по блату, начальник спасательной станции Валерчик Гришин оказался старинным приятелем Сани Котова. Моей спутнице блат не понадобился, она просто предъявила корочки мастера спорта по плаванию и тут же была с восторгом зачислена в штат. Так и трудимся бок о бок и вместе.