От неожиданности девушка чуть не выпустила из рук ветку и услышала, как Аббас испуганно втянул ртом воздух. Прямо на неё с безжизненно-белого, лишённого бровей и ресниц, изуродованного жуткими шрамами лица смотрели мёртвые рыбьи глаза, окружённые красными ободками. Узкая щель тонкогубого рта двигалась, смещаясь по лицу, будто пережёвывая что-то. Сходство страшного лица со смертной маской усугублялось тем, что слетающие сверху и накапливающиеся в губных складках снежинки не таяли, а образовывали рыхлый шевелящийся слой.

Какое-то время человек с мёртвым лицом не мигая смотрел в сторону кустов. Потом присел на корточки и стал внимательно изучать засыпанные снегом камни. Поднявшись, подошёл к краю обрыва, заглянул вниз. Снова повернулся к кустам, растянув в улыбке синие губы, засеменил к скале и стал подниматься вверх, ловко перебирая руками и ногами.

— Откуда он взялся? — спросила Дженни.

— Не знаю, — ответил Аббас. — Я тоже спал. Потом посмотрел, а он стоит рядом.

— Он нас видел?

— Нет. Думаю, не видел. Если бы увидел…

Аббас не договорил. Передёрнул плечами и стало понятно, что имелось в виду.

Ближе к вечеру появился измученный Андрей. Молча выслушал историю про загадочного человека, заставил пересказать её слово в слово возникшему через час Шамилю. Посмотрел на него вопросительно.

— Ну что?

— Интересный вопрос, — сказал неизменно улыбчивый Шамиль, но было видно, что он обеспокоен. — Сколько ему лет, человеку, как думаете?

Дженни и Аббас ответили не сговариваясь:

— Шестьдесят. Не меньше пятидесяти. Старый.

Андрей и Шамиль переглянулись и дружно помрачнели.

— Что? — спросила не на шутку перепуганная Дженни.

— Как тебе объяснить… — протянул Андрей, сознательно игнорируя Аббаса. — Русский. Старик. Явно не один, но сопровождение не светится. Значит что? Не спецназ, не ГРУ, не ФСБ и не чеченцы. Гадость какая-то… Чёрт знает, какая мразь за нами увязалась… Давайте вместе покумекаем, ребята. Что-то мне эта история окончательно перестала нравиться. Похоже, нас всеми этими фейерверками загоняют в какое-то специальное место, а мне туда очень уж не хочется. Ты как, Шамильчик? Что скажешь?

— Я так скажу, — задумчиво протянул Шамиль. — Дальше идти нельзя. Надо отойти в сторону и залечь. Если они нас на тропах караулят, вместе не пройдём. А если хорошо залечь, в жизни не найдут — горы большие. Я бы сделал сейчас так. Я бы ушёл по тропе назад, до последней растяжки. Там есть место, где можно пересидеть. А один из нас — либо ты, либо я — побежит на точку. Нам бы сюда человек пять, в помощь. Иначе, — он прищёлкнул языком, — может неприятность получиться.

— А почему здесь не остаться? — спросила Дженни, впервые за всё время допущенная до обсуждения серьёзных вопросов.

— Да! — встрепенулся Аббас, также ощутивший потребность высказать своё мнение. — Почему? Здесь уже были, второй раз не пойдут.

— Ты, уважаемый, — ласково объяснил Шамиль, — не совсем много понимаешь про эту историю. Если мы дальше не пойдём, эти люди нас искать будут. Они нас не сзади ищут, они нас спереди ищут. Сюда быстрее дойдут. А там, сзади, там растяжки стоят. Что такое растяжка — знаешь? Граната такая. Там пройти трудно будет. Понимаешь мою мысль? О тебе думаем, дорогой, чтобы ты у нас живой и невредимый остался.

На том и порешили.

Шесть километров до растяжки преодолели марш-броском. Вконец обессилевшую Дженни сперва тащил на себе Андрей. Потом соорудили из спального мешка подобие носилок, впереди взялся Андрей, сзади — Аббас. Шамиль челноком сновал туда-обратно, проверяя дорогу. У известного только ему места остановился, поднял руку.

— Стоп! Здесь давайте так. Я сейчас верёвку спущу. Андрей, ты — первым. Внизу, метров десять, — уступ. Там встанешь, я их тебе по одному подавать буду.

— Откуда ты про это всё знаешь? — спросил запыхавшийся Андрей, вытирая рукавом лоб.

Шамиль развёл руками.

— Шёл, понимаешь. Захотел по-большому. На дороге неудобно, вдруг пойдёт кто. Посмотрел вниз, а там ступенька. То-сё… Так и нашёл.

За неожиданно широким уступом обнаружился метровой глубины карман, наполовину занесённый снегом. Пока сгребли снег в сторону, окончательно стемнело. Андрей вытащил из кармана алюминиевую фляжку в зелёном матерчатом чехле.

— По сто грамм, — скомандовал он. — Шамиль, будешь?

— Будешь, — согласился Шамиль. — Темно, Аллах не увидит.

— На свету он тебя тоже не шибко замечает, — съехидничал Андрей. — А вот что-то у нас девушка совсем скукожилась. Приподними-ка её, сейчас проведём медицинскую процедуру. Слышь, выпей. А то помрёшь ненароком… Вот так вот… Нормально. Значит, выживешь. Ещё с недельку по горам побегаем, узнаешь, сколько шагов в русской версте. Научишься любить Россию-матушку. И ты, — это Аббасу, — прими. А мы, Шамильчик, давай на пальцах кидать — кто пойдёт. Раз! Два! Три! Сколько у тебя, что-то не вижу? Ага. Ну давай тогда я посплю малость, а ты меня через час пихни. И чего-нибудь сооруди в дорогу пожрать. Я автомат возьму, пистолет и половину патронов.

— По тропе не ходи. Лучше через гору. Туда, по первому маршруту, где дым был.

— Не учи учёного.

«Остерегайся сахара, который смешан с мёдом,

берегись мухи, которая сидела на дохлой змее».

Авиценна

— А если не хотите, коней мне приведите, — тянул в темноте сиплый голос, — и крепче держите под уздцы, ехали с товарами тройками-парами…

— Шаляпин, — произнёс кто-то рядом и смачно сплюнул. — Шаляпин недорезанный. Замолкни, Башка!

Песня прервалась. Щёлкнула зажигалка, язычок пламени на мгновение высветил крупный бугристый нос и сложенные ковшиком руки.

— А вот ты мне скажи, Чика, раз уж ты с таким понятием… Вот, к примеру, выйдут они на нас. Вот порежем мы их на ленты. Это как будет считаться — как воровское дело, типа разбой? Или это нас с тобой опустили и мы теперь вроде как киллеры? Я, Чика, чего-то не понимаю… С одной стороны, Кондрат указал — значит, это воровское дело. А с другой стороны если посмотреть, я что-то сомневаюсь… Если деньги платят, типа оклад, то какое же это воровское дело? Может так оказаться, Чика, что нам это вовсе даже будет западло? А, Чика?

— Заткнись!

— Нет, Чика, ты погоди… Чего это такое — заткнись? Я, может, разобраться хочу. Кондрат — он, само собой, авторитетный и в законе, а только всю эту штуку надо бы перетереть. Мы всё же с тобой, Чика, кто? Киллеры или не киллеры? А если киллеры, то это для нас с тобой хорошо или плохо? Вот вернёмся мы с тобой домой, на зону, и братва спросит — а что ты, Башка, делал, пока гулял на воле? А я им, к примеру, скажу — вот Кондрат. А они мне — ты про Кондрата не гони, надо будет — и с Кондрата спросим, ты про себя, Башка, расскажи. По нашим понятиям, скажет мне братва, каждый сам за себя отвечает.