– Дай-ка я посмотрю, не будет ли тебе больно, – прошептал я, и рука моя переместилась под ее комбинацию, прямо к дыре. А там уже было как следует мокро, и ноги ее покорно раздвинулись еще шире. – Значит, тебе там не больно? – спросил я, погружаясь в нее все глубже.

Глаза ее были закрыты, она неопределенно кивнула, «да» или «нет» – понять было нельзя. Я запустил в нее еще два пальца и осторожно вытянулся рядом. Одна рука оказалась у нее под головой, и я нежно прижал свою бывшую жену к себе. Пальцы мои все еще сбивали масло из ее сливок.

Она лежала тихо, никак не отвечая на мои манипуляции. Тогда я взял ее руку и положил себе на ширинку, чудесным образом оказавшуюся расстегнутой. Она крепко и нежно схватила мою палку и очень умело начала ее ласкать. Я бросил на нее быстрый взгляд: из-под чуть приоткрытых век струилось блаженство. Да, вот что она любила: слияние вслепую, на ощупь. Если б сейчас она могла сделать вид, что еще не проснулась, спит, отдается по неосторожности, застигнутая врасплох; если б она могла отдаться до конца и оставаться при этом невинной, не быть соучастницей – вот было бы счастье! И уж тут-то семафор открыт всем приемам: и покусываниям, и щипкам, и сосанию, и ласкам языком – всему, что душе ее угодно; выжать все, до последней капли.

Теперь – ни одного неловкого движения, никаких грубых попыток разорвать тонкую оболочку кокона, в которую все еще обернута ее обнаженная, плотская суть. Чтобы подменить палец другим, более подходящим, требуется ловкость иллюзиониста. Степень наслаждения надо увеличивать понемногу, как приучают организм ко все увеличивающимся дозам яда. Она согласилась бы отдаться и не покидая свой кокон, точно так, как в былые годы мне случалось чуть ли не насиловать ее, так и не сняв с нее ночной рубашки… Мое воображение заработало с дьявольской ясностью. Я представил себе сумерки, ее, сидящую на коленях «папочки», привычно прижавшуюся своей расщелиной к застежке его брюк. Интересно, что за выражение появилось бы на ее лице, если б она внезапно почувствовала, как какой-то жучок зашевелился возле ее дремлющей дырки; если б, пока она бормотала на ухо отчиму всю эту нудную, почти извращенческую чушь о детской влюбленности, совершенно не осознавая, что прозрачная ткань ее платья уже не прикрывает голых ягодиц, что эта неудобопроизносимая штука между его ног вдруг резко вздыбилась и лезет к ней туда, вовнутрь, и вот она уже там, и взрывается, как водяной пистолет. Вот о чем я подумал и взглянул на нее проверить, не прочла ли она мои мысли, пока наглые напористые пальцы блуждали по раскаленным закоулкам ее пекла. Веки ее все еще были плотно сомкнуты, вожделенный рот приоткрылся; и она, словно силясь выпутаться из сетей, начала извиваться и дергаться. Я осторожно снял ее руку с моего петушка и так же осторожно закинул на себя ее ногу. Потом я пустил свою птичку попастись у самого входа в гнездо, и пока она там попрыгивала да поклевывала, какой-то дурацкий рефрен из детства стал крутиться в моей голове и никак не мог отвязаться: «Матки, матки, чей вопрос… » Продолжаю я эту маленькую игру, чтобы завести ее еще больше: головка члена нет-нет да и ткнется в самое устье ее расщелины, а потом присмиреет в намокших от сладкой росы зарослях. И вдруг Мод тяжело вздыхает, глаза ее открываются широко-широко, и она исполняет что-то вроде поворота «все вдруг»: опираясь на руки и колени, она старается так и сяк, чтобы не выпустить моего зверя из вязкого капкана, в который он угодил. Я обхватываю ее зад обеими руками, пальцы мои стремительным глиссандо проскакивают по ее вспухшему разрезу, раздвигают его словно половинки вспоротого резинового мячика, и я наконец пристраиваюсь у нее в самом чувствительном месте. В какую-то минуту я подумал, что с ней что-то случилось: шея, на которой из стороны в сторону моталась ее голова, вдруг напряглась, а глаза, словно прыгавшие в такт усилиям сжимающихся и разжимающихся мускулов ее вагины, неподвижно уставились в какую-то точку поверх меня. Глаз налились полным, безграничным наслаждением. Когда она начала вращать задом, я уже был наполовину в ней, а теперь скользнул чуть ниже и всадил свою морковку так глубоко, что Мод издала глухой стон и голова ее бессильно откинулась на подушку. И в этот горячий момент в дверь громко постучали. Мы оба замерли, даже сердце перестало биться. Мод, как обычно, пришла в себя первой. Отстранив меня, она подбежала к двери.

– Кто там?

– Да это я, – ответил тихий испуганный голос, и я его узнал тут же.

– Ах, это ты! А что с тобой случилось? Чего ты так перепугана?

– Я только хотела узнать, – голос за дверью тянул слова с раздражающей медлительностью, – нет ли здесь Генри?

– А где ж ему быть? Он здесь, конечно, – огрызнулась Мод, сладив наконец с волнением. – Ох, Мелани, – вздохнула она так тяжело, словно палач за дверью пытал ее страшными пытками. – Только это ты и хотела узнать? Не могла бы ты…

– Дело в том, что ему звонят, – проговорила бедняжка Мелани так, словно каждое слово из нее тянули клещами. – Я подумала… что… это… важно.

– Все в порядке! – крикнул я, вскакивая с кушетки и торопливо застегиваясь. – Я иду!

Меня чуть удар не хватил, когда я поднес трубку к уху. Из Тараканьего Зала звонил Керли. Он не мог толком объяснить, что случилось, но я должен быть дома как можно скорее.

– Не тяни резину, – сказал я, – говори прямо, что-то с Моной?

– Да, – выдавил он, – но все еще может наладиться.

– Она не умерла?

– Нет, но была на краю… Давай сюда поскорее. – И он повесил трубку.

Мелани – грудь у нее была едва прикрыта – с видом исполненного печального долга похаживала по холлу. Она бросила на меня понимающий взгляд, в котором сквозило все: и жалость, и зависть, и упрек.

– Я бы вас не стала беспокоить, вы поймите, – она все-таки была жуткой занудой, эта Мелани, – но мне сказали, что дело очень важное. – Она потащилась к лестнице и на ходу добавила: – Неужто я не понимаю? Когда люди молоды…

Я не стал дослушивать ее монолог и поторопился вниз, прямо к Мод в лапы.

– В чем там дело? – В ее голосе и вправду слышалась озабоченность, и я не успел еще ответить, как она спросила: – Что-то случилось… с ней!

– Ничего серьезного, надеюсь, – сказал я, отыскивая пальто и шляпу.

– Ты уже уходишь? Я-то думала…

Теперь в ее голосе слышалось больше, чем озабоченность: в нем слышался отзвук разочарованности и даже недовольства.

– А я не стала включать свет, – продолжала она, подходя к лампе, будто бы собираясь зажечь ее, – боялась, что Мелани спустится сюда вместе с тобой.

Она перебирала пуговицы своего халата, явно стараясь вернуть мои мысли к тому предмету, который занимал ее сейчас больше всего.

И мне вдруг стало совершенно ясно, что было бы слишком жестоко покинуть ее вот так, без всякого знака нежности.

– Мне правда надо идти. – Я отбросил в сторону пальто и шляпу. – Но мне так не хочется оставлять тебя сейчас.

Я подошел к ней, снял ее руку с выключателя, притянул к себе и обнял. Сопротивления никакого. Наоборот, она откинула голову и подставила губы. Мгновенно мой язык оказался там, и тело Мод дрогнуло и обмякло у меня в руках. («Поскорее, поскорее!» – донесся до меня голос Керли.) «И в самом деле я управлюсь быстро», – пообещал я сам себе, не думая уже ни о какой осторожности и постепенности. Попросту запустил руку под халат и прошелся пальцами по лобку. А она, к моему удивлению, решительно потянулась к ширинке, расстегнула ее и извлекла оттуда мою палку. Я прижал Мод к стене, и она сама нацелила орудие. Теперь уж она вся огнем полыхала, а дубинкой моей распоряжалась как своей собственностью.