— Так вот как оно было… Я никогда не слышал об этом. Значит, мы чуть ли не проиграли войну по вине Сталина. Когда меня взяли в плен, я никак не мог понять, почему мы проигрываем, — растеряно пробормотал Саша.

* * *

Полгода маршала Жукова держали под домашним арестом, Его портреты было приказано снять в военных кабинетах и с полковых линеек славы. Хрущев в выступлениях называл его «зазнавшимся Бонапартом» и говорил, что он заслужил «щелчок по носу». Через полгода, 15 марта 1958 года, Жукова отправили в отставку без какого-либо признания его громадных заслуг перед страной.

Люди недоумевали, они именно считали Жукова настоящим победителем в войне с гитлеровской Германией. Особенно возмущались ветераны войны. Они собирались на своих кухнях, пили водку, критиковали Хрущева. Но открытых протестов не было, народ привык бояться и не протестовал.

Хотя Павел в войне не участвовал, но как военный историк понимал значение Жукова и сказал Алеше:

— В Двадцать пятом сонете Шекспир писал:

А у Жукова даже последнего боя не было. Он проиграл не другому полководцу, а интригану. Очень горестный конец.

Алеша, как всегда, внимательно вслушался в слова Павла и вскоре написал:

Несправедливость

Когда Саша прочитал стихи Алеши, он горячо воскликнул:

— Алеша, какой ты молодец, ты так хорошо написал! Надо, чтобы маршал Жуков прочитал эти стихи.

— Но как это сделать? — отозвался Алеша.

— Я найду его и передам ему в руки. Подпиши стихи.

— Где же ты его найдешь?

Павел сказал уверенно:

— Если Саша захочет, он найдет.

Действительно, это было непросто. Саша узнал, что Жуков отдыхает в Кисловодске, в санатории ЦК партии имени 10-летия Октября, и поехал туда. Его не хотели пускать в корпус для привилегированных отдыхающих, но начальник санатория увидел его Золотую звезду Героя, и сам проводил в корпус.

Жуков грустно сидел у телевизора, он был в гражданском костюме.

— Товарищ маршал, Георгий Константинович, я Саша Фисатов, сержант, радист из Дрездена. Помните?

— Да, да, конечно, помню вас.

— Я привез вам стихи поэта Алеши Гинзбурга, моего дальнего родственника.

Жуков прочитал стихи, вздохнул:

— Спасибо, хорошо написано, с уважением. Я уже начинаю отвыкать от уважения.

Когда Саша пошел с ним на прогулку, Жуков спросил:

— Когда вас после войны арестовал СМЕРШ, что вам помогло это пережить?

Саша смутился:

— Георгий Константинович, вы меня извините, пожалуйста, если я что-то не так скажу. Смершевцы били меня, но я отказывался подписать, что я американский шпион. Избив, они бросали меня в холодной камере на пол. Но меня уже много раз до этого били немцы, и тогда я понял, что перенесу все, если буду спать. Я спал мертвым сном, и ко мне возвращались силы для новых испытаний. И в тюрьме я засыпал после побоев, и сон помогал мне.

Жуков вздохнул и сказал:

— Да, сон помогает переживаниям. Есть в жизни вещи, которые невозможно забыть. Человек просто-напросто не в состоянии их забыть, но помнить их можно по-разному. Есть три разные памяти. Можно не забывать зло. Это одно. Можно не забывать опыта. Это другое. Можно не забывать прошлого, думая о будущем. Это третье. Когда меня вывели из состава Президиума ЦК и я вернулся после этого домой, то твердо решил не потерять себя, не сломаться, не раскиснуть, не утратить силу воли, как бы ни было тяжело. Что мне помогло? Я поступил так. Вернувшись, принял снотворное. Проспал несколько часов. Поднялся. Поел. Принял снотворное. Опять заснул… Так продолжалось пятнадцать суток, которые я проспал с короткими перерывами. И я как-то пережил все то, что мучило меня, что сидело в памяти. Все то, о чем бы я думал, с чем внутренне спорил бы, что переживал бы в бодрствующем состоянии, все это я пережил, видимо, во сне. Спорил, и доказывал, и огорчался — все во сне. А потом, когда прошли эти пятнадцать суток, поехал на рыбалку. И лишь после этого написал в ЦК, попросил разрешения уехать лечиться на курорт. Так я пережил этот тяжелый момент[40].

Мария утром уходила на работу, а Павел шел бродить по улицам, чтобы не сидеть дома одному с мрачными мыслями. Во время прогулок он узнавал старые улицы и дома и даже улыбался им. Какое наслаждение просто ходить по улицам, это может понять только тот, кто был надолго лишен простой человеческой свободы. Но что бродить попусту! Он клал в карман сумку-«авоську» и заходил в продовольственные магазины: может где-то «выбросили» приличные продукты? В магазинах всегда толкались очереди: сумрачные домохозяйки, пронырливые пенсионеры и, конечно, возбужденные приезжие — визит в столицу на день, для закупок, поскольку снабжение на местах практически отсутствовало.

В забитых толпой магазинах все вытягивали шеи, стараясь увидеть через головы, что на прилавках. Люди были раздражены, толкались. Толкался и Павел, и ему это даже нравилось. Он хорошо изучил тактику покупок, становился в разные очереди, чтобы ему взвешивали товар, потом становился в очередь в кассу, потом с чеком в руках снова возвращаться в очередь к прилавку и терпеливо ждал, пока продавцы отпустят тех, кому еще только взвешивали. Вся эта толкотня занимала не меньше часа, а то и двух. Особо большие очереди, «восьмерками», бывали в Елисеевском магазине у Пушкинской площади и в гастрономе на Смоленской.

Изучив эту суетливую технологию, Павел довольно умело нырял туда, где «выбросили» товар. Эта занятость отвлекала его от дум. И он был доволен, что принесет в дом хоть что-то, помогая Марии с Нюшей.

Нюша говорила Марии с добродушной усмешкой:

— Наш-то Павлуша ходил по торговым точкам. Это, касаточка, как в сказке, «по кочкам, по кочкам». А он — по торговым точкам.