Когда Габи подошла к Беньи, она первым делом сообщила, что любит его. Потом – как же им чертовски повезло, что их мама сегодня не смогла отпроситься с работы и приехать сюда, потому что, знай она, что ее сын играл почти весь третий период и пятнадцать минут дополнительного времени со сломанной ногой и при этом бегал больше всех, она бы его убила.

Филип долго стоял молча рядом с мамой на парковке у автобуса. Она вытерла ему щеки.

– Прости. Это я виноват, – шепнул он. – Последний гол. Это был мой игрок. Прости.

Мама обняла его так, как будто он снова маленький, хотя он теперь был такой здоровый, что мог бы поднять ее одной левой.

– За что, детка? За что на всем белом свете ты можешь просить прощения?

Она гладила его по щеке, она знала, что он чувствует, она и сама стояла когда-то, разбитая, на лыжне после гонки, пока капли пота не превратились в ледяные кристаллы, и чувствовала то же самое. Она знает, что дает спорт и что он берет взамен. У них перед глазами проносились все препятствия, которые преодолел ее сын: элитные спортивные лагеря, куда его не брали, сборные, куда он не попал, матчи, которые он смотрел с трибун. Мать обняла шестнадцатилетнего мальчика, который тренировался каждый день, всю свою жизнь – ради этой игры. Завтра он проснется, встанет и начнет все сначала.

Дом. Комната. На полу возле постели своей лучшей подруги сидела Ана, склонившись над ноутбуком. Временами она беспокойно поглядывала на кровать, – не проснулась ли Мая? Потом снова заходила на те страницы в сети, куда, разумеется, ломанется вся школа, как только узнает, что произошло. Один за другим пролистывала молчаливую череду еще не обновленных статусов, фотографии котиков и смузи, несколько огорченных комментариев о проигрыше юниоров. Больше ничего. Пока. Ана еще раз перезагрузила все страницы. Она прожила в этом городе всю свою жизнь, она знала, как быстро распространяются слухи, кто-то наверняка знаком с кем-то, чей брат или приятель служит в полиции или сотрудничает в местной газете, или чья мама работает в больнице нянечкой. Кто-то кому-то что-нибудь да расскажет. И начнется ад. Она обновляла страницы, снова и снова. Все сильнее стучала по клавишам.

Банк-банк-банк-банк-банк.

Бенгт сообщил команде, что для них забронирован отель, за все платят спонсоры, так что все удобства в их распоряжении, пусть высыпаются, а завтра вернутся домой. Игроки спрашивали, где Давид. Бенгт объяснил, что тренер поехал домой, чтобы быть на месте, когда полиция отпустит Кевина.

– А если кто-то из нас тоже захочет поехать домой? – спросил Лит.

– Пожалуйста, решайте сами, – согласился Бенгт. Остаться не захотел никто. Они команда, они вернутся к своему капитану. Новость взорвется в их телефонах ночью, на полпути домой. Почему Кевина задержали, в чем его обвиняют и кто на него заявил. «Да о чем они вообще? Я видел их на вечеринке! ОНА сама на него вешалась!» – начал один. Потом другой подхватил: «Бред! Я видел, как они пошли в его комнату, она шла ПЕРВАЯ!» Потом третий: «Можно подумать, она не хотела! Вы вообще видели, как она оделась?!»

Им всем отлично удается буква «л». Когда один говорит «шлюха», другие с готовностью подхватывают.

У себя в комнате, в постели, окруженной клюшками, шайбами и хоккейными свитерами, проснулся младший брат – оттого что в соседней спальне лучшая подруга его сестры разбила компьютер, швырнув его со всей силы об стену. Словно надеясь, что люди, которые написали все то, что она прочла, тоже разлетятся на тысячу кусков.

Мира и Петер сидели на низком крыльце. Они не прикасались друг к другу. Петер отчетливо помнил это расстояние между ними. Бывали дни, когда ему казалось, что горе сблизило их, что Мира осталась с ним, хотя он этого и не заслужил, потому что ей больше не с кем разделить утрату. Однако сразу после смерти мальчика все было иначе. Тогда горе разъединило их, стало невидимым силовым полем между их кончиками пальцев. И сейчас они вернулись туда же.

– Это… я виноват, – шепнул Петер.

Мира решительно покачала головой:

– Не говори так. Это не твоя вина. И не хоккея. Не давай этому гов… не давай… не ищи ему оправданий!

– Его вырастил клуб, Мира. Мой клуб.

Мира не ответила. Ее кулаки так долго были сжаты, что следы от ногтей будут видны еще не один день. Всю свою взрослую жизнь она посвятила закону и праву, она верила в справедливость и гуманизм, боролась с насилием и кровной местью. И сейчас, собрав все свои силы, она пыталась вытеснить вон захлестывающее ее чувство, но оно полностью завладело ей, перечеркнув все, во что она верила.

Как она хочет убить его! Убить Кевина.

Анн-Катрин и Хряк стояли на парковке и ждали, когда вернется с финала автобус с игроками. Анн-Катрин никогда не забудет тишину этой ночи, за которой угадывалось сдавленное жужжание голосов. Повсюду темные окна, хотя никто не спал, телефоны и компьютеры, рассылающие сообщения, все более озлобленные, все более страшные. Люди в Бьорнстаде неразговорчивы. И все же порой кажется, что они только и делают, что говорят. Хряк осторожно взял ее за руку.

– Давай подождем, Анн-Катрин. Давай не будем вмешиваться, пока… пока не узнаем наверняка.

– Петер один из твоих самых близких друзей.

– Мы не знаем, что произошло, милая. Никто не знает, что произошло. Мы не можем в это вмешиваться.

Анн-Катрин кивнула. Конечно, они не могут вмешиваться. У каждой истории есть две стороны. Надо услышать версию Кевина. Анн-Катрин искренне пыталась себя в этом убедить. Свидетели – все боги, и небеса, и пречистые девы, – она правда пыталась.

Ана стояла, от стыда закрыв руками лицо, потрясенная Мая сидела в постели, обломки ноута валялись на полу. Вошла Мира, взяла девочек за руки.

– Ана, ты знаешь, как я тебя люблю. Как родную.

Ана вытерла лицо; крупные капли сорвались с кончика носа на пол. Мира поцеловала ее в макушку.

– Но ты должна ненадолго пойти домой, Ана. Нам надо… побыть одним.

Мая хотела бы возразить – ради подруги, но она слишком устала. Когда входная дверь закрылась, Мая легла и снова заснула. Спала, и спала, и спала.

Петер поцеловал на прощание лучшую подругу дочери. В соседних домах было темно, но он чувствовал взгляды из окон. Когда Ана вышла, ему так хотелось что-нибудь ей сказать, быть мудрым родителем, который умеет утешить, подбодрить и помочь. Но он не нашел слов.

– Все будет хорошо, Ана, – ничего лучше он придумать не смог.

Ана плотно запахнула куртку и опустила шапку на глаза, стараясь всем видом показать, будто верит его словам, – ради него. Но она не умела обманывать. Петер видел: девочку трясет от немого гнева, и снова вспомнил, как несколько лет назад Мира и Мая поссорились, у дочери тогда была одна из первых настоящих подростковых истерик, и Мира сидела, раздавленная, на кухне и всхлипывала: «Она меня ненавидит. Моя родная дочь ненавидит меня». Петер крепко обнял жену и прошептал: «Твоя дочь восхищается тобой, ты ей нужна. Если не веришь, посмотри на Ану. Из всех, кого Мая могла бы выбрать в лучшие друзья, она выбрала точь-в-точь такую, как ты. У кого все чувства написаны на лбу». Петеру хотелось выйти из машины и обнять Ану, сказать ей, что бояться нечего, но он так не сумел. И слишком боялся ее обмануть.