Когда Чалонер оказался в тюрьме, Ньютон наконец узнал о параллельном расследовании. Хотя у смотрителя Монетного двора не было формальной причины беспокоиться о солодовой лотерее (это была проблема казначейства), ему удалось убедить Вернона позволить ему взять это дело. Тем самым все посредники были устранены. Игра была сведена к своей сути: Исаак Ньютон против Уильяма Чалонера.

В этом втором раунде Исаак Ньютон решил действовать наверняка. Он удостоверился, что Чалонер находится под неусыпной охраной. В течение ноября и декабря 1698 года Чалонер был так надежно изолирован, как только было возможно. Из своей камеры обвиняемый жаловался, что единственный посетитель, которого к нему допустили, был его маленький ребенок, и смиренно добавлял: "Почему я так строго ограничен,[354] я не знаю".

Однако тюрьма не отняла у Чалонера его уверенности. Пластины солодовых билетов были по-прежнему спрятаны, и Чалонер утверждал, что не имеет к ним никакого отношения. Когда его взяли, фальшивых билетов при нем не было. Кое-что мог рассказать Картер. Но преданный, хоть и болтливый Томас Картер, теперь также обитавший в Ньюгейте, был единственным членом предполагаемого заговора, о котором было известно, что он получал плату за подделки. Если кто-то и должен был пострадать за это преступление, то Чалонер был уверен, что это не он: в своей камере "он очень мало об этом беспокоился, хвастая, что имеет в запасе некую уловку".[355]

Ньютону было выгодно позволять ему так думать. Смотритель вынес уроки из неудачи прошлого года. Еще до того, как за голову Чалонера назначили вознаграждение и он был схвачен, Ньютон начал восстанавливать карьеру своего противника с самого начала. По большей части то, что он узнал, было общей информацией, на которой нельзя было построить обвинение, но тем не менее это могло пригодиться. Например, в мае 1698 года Эдвард Айв (известный также как Айви, Айвей или Джонс) поклялся перед Ньютоном, что имеет прямые сведения о значительном числе валютных преступников. Айв был доверенным лицом Джона Дженнингса, одного из лакеев графа Монмута, который торговал высококачественной фальшивой валютой; он знал Эдварда Брэди, который "сделал своим постоянным источником дохода распространение поддельных гиней", и утверждал, что печально известный привратник Уайтхолла, порочный Джон Гиббонс, тайно замышлял с Брэди совершить при случае грабеж на дороге. Он был знаком с Джоном и Мэри Хикс и их дочерью Мэри Хьюэтт, которые всей семьей промышляли обрезкой старой валюты; он охотно называл имена, одно за другим: "некий Иаков", Сэмюель Джексон, Джордж Эмерсон, Джозеф Хорстер "и имена других известных фальшивомонетчиков и обрезчиков".

Уильям Чалонер играл лишь незначительную роль в каталоге Айва. Айв упомянул об объекте интереса Ньютона только однажды: он спросил у Дженнингса, так ли хороши его фальшивки, как у Чалонера, и Дженнингс ответил, что да и что "Чалонер поступил глупо, по его мнению, сделав упомянутые гинеи". Айв добавил, что полагает (но не был готов поклясться, что знает), что часть своих фальшивых гиней Брэди получал от Чалонера.[356]

Ньютон взял множество подобных показаний, сосредоточившись поначалу на количестве, а не на качестве.

Большинство сведений, которые он собрал в течение весны и лета 1698 года, оказались слухами. Многочисленные показания превратились в списки всех фальшивомонетчиков и преступников, которых свидетели могли вспомнить. Кто-то упоминал Чалонера, кто-то нет, но из деталей складывалась полная картина мира подпольной чеканки Лондона. Ньютон собирал имена и отмечал связи, целую сеть преступных связей, в пределах которой должен был располагаться и сам Чалонер.

Со временем те, чьи имена были названы, начинали давать и свои собственные показания — это означало, что они пребывали, к удовлетворению Ньютона, в Ньюгейте или какой-либо другой тюрьме.[357] Свидетелей становилось все больше и больше — то был настоящий эшафот из показаний, на котором Ньютон планировал повесить Уильяма Чалонера.

К январю 1699 года Ньютон почти все свое рабочее время проводил на Монетном дворе, допрашивая свидетелей, чьи показания должны были лечь в основу судебного процесса. К февралю он погрузился в это дело целиком и полностью — однажды он провел за допросами десять дней подряд. Записи сохранились далеко не полностью, но более ста сорока[358] сохранившихся передают суть этой процедуры.

Форма допроса почти всегда была одинаковой. Большинство начиналось с идентификации свидетеля, обычно по занятию или профессии и округу, хотя некоторые женщины были идентифицированы просто как жены или компаньонки других опрашиваемых. Вопросы Ньютона не сохранились, но его подход, по-видимому, был более или менее хронологическим: когда свидетель встретился с Чалонером, каким преступлениям он или она были свидетелями (или слышали о них), в каком порядке. Все свидетели, зачастую подолгу, рассказывали истории о преступлениях большей части прошедшего десятилетия — все, что могли вспомнить, а возможно, и придумать, чтобы удовлетворить чудовищно настойчивого человека, который цеплялся к каждому слову. Когда Ньютон заканчивал, он диктовал клерку резюме того, что услышал. Ньютон или клерк читали протокол допроса вслух каждому свидетелю, который мог что-то добавить или изменить. Когда все были удовлетворены, Ньютон и свидетель подписывали этот документ,[359] и клерк делал чистовой экземпляр, который приобщался к отчетам Монетного двора.