КОРОЛЕВСКИЕ ВРАТА

– Ох – прошептал Делюк, потирая со стоном живот и грудь.

Начальник жандармского участка никогда так плохо себя не чувствовал. Болел живот, по которому пришелся удар ствола автомата. И было страшно, когда он представлял, что скажет Гражданин комиссар в ответ на телетайпограмму о том, что еретики, которых так блестяще задержали, натянули всем нос и исчезли в неизвестном направлении.

Лечился Делюк одним из немногих известных ему способов – он приканчивал уже вторую бутылку и на этом останавливаться не собирался.

Из состояния оцепенения его вывел рокот винтокрыла. Подскочив к окошку, Делюк пьяно заорал:

– Тревога! В ружье! Враг над нами!

Он схватил слегка заржавевший автомат – единственный в этом участке. Двое жандармов повыскакивали и потянулись к оружию.

– На этот раз они не уйдут! – заорал начальник жандармского участка. – Мы встретим их достойно. Если надо – умрем!

Подчиненные не разделяли его энтузиазма и прикидывали, как бы сдаться побыстрее, если из двух винтокрылов, снижающихся на городскую площадь, опять посыплются летним градом десантники.

Через три минуты дверь участка с треском распахнулась, и на пороге возникли двое в длинных сутанах.

– Убери автомат, идиот! – прошипел один из них Делюку, демонстрируя четырехствольный гранатомет, который мог в три секунды разнести весь участок на клочки. – Святая инквизиция!

– А откуда я знаю, святая вы или не святая? – Делюк покачнулся, не опуская автомата.

– На! – пришедший продемонстрировал бляху с изображением гильотины.

– А откуда я знаю, знак это или не знак?! – держался Делюк.

Вслед за первыми двумя зашел невысокий человек, который, презрительно поджав губы, осмотрел участок и кивнул двоим жандармам:

– Уймите этого дурака!

Жандарм Ледье шагнул к начальнику, настойчиво опустил ствол его автомата.

– Это действительно инквизиция, – успокоительно произнес он.

– А! – все еще подозрительно заозирался начальник. – Инквизиция! Слава Природе и Неуничтожимой материи!

– Что тут произошло? – инквизитор-аналитик брезгливо кивнул на стул, один из помощников пододвинул его, и Блишон устроился в центре комнаты.

– Их освободили. Кто-то. Еретики! – затараторил Ледье.

– Мы ничего не могли сделать!

– Что-то не вижу следов боя. Вы воюете только с инквизицией? Вы, может, еретики? – насмешливо осведомился Блишон, глаза которого метали молнии. – А эта пьяная скотина всегда в таком состоянии или надрался в нашу честь?

– У него горе. За всю его службу отсюда не сбежал ни один заключенный, – сочувственно произнес Ледье.

Выслушав сбивчивый отчет, инквизитор-аналитик покачал головой:

– Если бы вы знали, что натворили, упустив их.

– Ядовитое учение не найдет много сторонников, – с энтузиазмом воскликнул Ледье.

– Учение? – приподнял бровь инквизитор-аналитик. – Что ты мелешь, дурак?

Он подумал, как будет выглядеть его отчет Святому Материалисту. И со вздохом душевной боли подумал о том, что эти двое были почти в его руках. И ушли. Но кто освободил их – вот вопрос. Из отчета полицейских так ничего и не было понятно, но Блишон хоть убедился, что ему не врут. Действительно, были винтокрылы, были загадочные налетчики. Все было. Оно и неудивительно, если вспомнить те крохи информации, которые Святой Материалист соизволил кинуть ему, и которые перевернули в его глазах все взгляды на Гасконь, на силы, действующие в ней, на весь мир. Блишон давно подозревал, что жизнь на планете вовсе не такая размеренная и определенная, как кажется. Но что здесь скрывается такое?

Тут снаружи послышался шум.

– К вам просится Гражданин, – произнес боец из специального отряда инквизиции, заходя в комнату.

– Ну, что еще? – недовольно воскликнул инквизитор-аналитик.

В комнату, кланяясь, вошел папаша Крюшо.

– Что тебе надо? – осведомился Блишон, подозрительно глядя на суетные хитрые глазки посетителя, на его суетливые манеры.

– Я папаша Крюшо. Я хороший Гражданин. Все поручатся, кроме молочницы, которая сама первая мошенница.

– Короче!

– Насчет награды. Обещано. Мы взяли еретика. Я и пятеро моих племянников. Мы же ни виноваты, что жандармы не уберегли их. Работа выполнена. Заплатить бы.

– Похоже, это тихая обитель круглых дураков. А знаешь, папаша Крюшо, какое лучшее лекарство от глупости?

– Какое, Гражданин Инквизитор?

– Гильотина! – заорал, поднявшись со стула Блишон, и ошпарил визитера яростным взором, как кипятком. Лицо его налилось краской бешенства.

– Да я, собственно, и не за этим. Зачем мне награда, – папаша Крюшо попятился. Он подумал, что лучше бы ему сейчас оказаться подальше отсюда. И еще понял ясно и четко, что денег не получит, но сейчас это удручало его меньше всего.

* * *

– Что есть Бог? – с высокого алтаря вопрошал своих братьев аббат монастыря Механики Преподобный Роже.

– Бог есть знание, – в такт отвечали послушники.

– Что еще есть Бог?

– Бог есть понимание и наука.

– Что есть еще Бог?

– Больше Бога нет!

Аббат удовлетворенно кивнул и принялся за чтение молитв. Начал он с основной – «Посвящение МЕХАНИКЕ», потом пошли «Псалом интегралу» преподобного Вентрикулюса. «Песнь бесконечной материи». Затем Преподобный Роже восславил условный рефлекс и теорию Павлова, несколько раз повторил каждую из двадцати Святых Формул, являющихся основой Механизма Вселенной. Потом воздал должное Святым, Великим Гражданам. Пожелал долгих лет Совету Справедливых, твердости – Святой Инквизиции, острого ножа – гильотине.

Длилось это достаточно долго. У Сомова разболелась голова. Филатов с его безграничными способностями входить в тот режим, который необходим в данной ситуации, просто перешел на автомат – говорил вместе со всеми хором, кричал «аллилуйя», падал на колени и бил поклоны, но его сознание в этом не участвовало. Мысли были заняты совершенно другим.

Наконец заутреня завершилась. Сразу становилось понятно – служба в монастыре Ордена Механики проводится не для проформы, а исключительно из высокого духовного долга.

Потом началось отпущение грехов – ежеутренний ритуал, занимавший около получаса. Здесь аббату Роже помогали его помощники. Длинные очереди выстроились в прикрытые легкой материей кабинки. Если прислушаться, то можно было услышать доносящиеся из-за шторок голоса.

– В чем ты согрешил брат?

– Леность мышления мой грех.