— Нет, — качает головой жена, — пировать не будем. Нашей семье этих продуктов хватит на две недели, а то и больше.

— Пировать будем после войны, — говорит Глафира Андреевна, собирая со стола изобилие моего сидора. — Сейчас же попьем чай с хлебом и сахаром.

Знал я, что люди живут трудно, но не ведал, что именно вот так. Не просто трудно — тяжко.

Я не сразу заметил, что в письмах жены, в их тоне изложения, произошли перемены. Исчезла фраза «живем хорошо». Ее заменила другая, более сдержанная: «живем не хуже других». Я же отлично понял, что скрывалось за этими словами. Понял, да, как оказалось, не всю ее глубину и трагичность. Во многом этом разобрался позднее. Попытаюсь рассказать, что скрывалось за некоторыми строчками писем жены:

— «Заготовили на всю зиму дрова, а также и семенной картофель» (строка из письма). Жены фронтовиков, да и не только они, живущие в одном доме, сбивались в артель и, когда на реке Сухоне начиналось половодье, все шли на ее берег. Весеннее половодье несло бревна, коряги и где-то смытые строения. Все это они вылавливали и вытаскивали на берег. Набухшие водою бревна тут же на берегу распиливали на чурбаки и лишь тогда, кто как мог, волокли домой и прятали в сараюшках. Весною в обмен на «лишнюю одежонку и обувь» приобретали на семена картофель. Участки земли под посадку картофеля получали в десяти и более километрах от города. Вскапывали их лопатами, потом по несколько раз за лето их пололи, окучивали, удобряли, а собрав урожай, возили до дому на велосипедах, в детских колясках, ручных тележках, а то и просто на плечах. Не легко им доставалась картошечка, но когда ее вырастало порядочно — не бедствовали. Только вот хорошего урожая в поле, вспаханном лопатой, обыкновенно не было. Если удавалось растянуть его до весны — считай, «живем хорошо, не хуже других».

— «Родилась дочка. Назвала Наталией, так, как ты хотел. Здоровенькая. Растет быстро. К твоему возвращению с войны будет большая» (строка из письма). В семье прибавился лишний едок. Теперь их четверо. Работает одна. Заработанных денег учителя начальных классов хватает лишь на то, чтобы выкупить продукты, выдаваемые на карточки. Денег, переводимых мною по аттестату, хватает для того, чтобы на рынке купить две-три буханки хлеба, ведро картофеля и литр молока дочкам (это стоило 500 руб.). «Но живем не хуже других».

— «Город наш часто бомбят. К бомбежке уже привыкли» (строка из письма). Плохая эта привычка. Город Вологда, где живет семья, большой и прифронтовой железнодорожный узел, база снабжения и вооружения войск. Немцы это знали. И налетами авиации стремились вывести из строя узел дорог и воинские склады.

— «Как только начнут стрелять зенитки, которые стоят рядом с нашим домом, в окнах звенят стекла, а чтобы они не выпали, мы на них наклеили кресты из бумаги и наш дом трясется как от землетрясения. Наша Танюшка в это время бросает свои игрушки и в страхе прячется под столом и даже под кроватью. А когда я или бабушка дома, надежной защитою она считала наши колени, крепко, с дрожью прилипала к нам. В бомбоубежище и щели, нарытые возле дома, мы не бегали, надеялись на девушек-зенитчиц, они своими орудиями всегда отгоняют от нашего дома немецких стервятников. Вообще в такое время у нас бывает фронт. А вчера… в магазине у меня выкрали все продовольственные карточки. А месяц-то только начался, думала, пропадем. Не пропали. Выручили из беды, помогли прожить добрые люди, а точнее, наша Наташенька» (строки из письма). Надо же только представить! Семья из четырех человек, женщины и дети на целый месяц остались даже без хлеба. Им всем грозила голодная смерть. Но соседка по квартире, Бусарина София, видя бедственное положение семьи, а вернее, за милую Наташкину мордашку и, всего скорее, по доброте душевной, устроила девочку в ясельки и даже на круглые сутки. Жена же стала кормилицей девочки другой соседки, у той сгорело в грудях молоко. А соседка в благодарность за это смогла как-то достать и передала ей рабочую продовольственную карточку. Вот на этой одной карточке и «жила» семья в три человека целый месяц. Вот она и поддерживала в их хрупких организмах жизнь. Общая беда — война, сблизила, сдружила людей. Жены фронтовиков как и чем только могли помогали друг другу. Вместе было легче выстоять и выжить.

— «У нас большое горе. Заболела и умерла моя мама» (строка из письма). Мама жены, бабушка нашим дочуркам, Глафира Андреевна, которую и я звал мамой, принесла себя в жертву семье. Когда были «потеряны» продкарточки, она целыми неделями, да и после, не брала в рот крошки хлеба. Все отдавала внучкам и дочери, сама же довольствовалась кипяточком-чаем. Но долго ли продержишься на воде?!

В годы Гражданской войны Глафира Андреевна в одиночку вырастила, воспитала и подняла на ноги четверых детей. Вынести испытание новой войны уже не хватило сил. Смерть ее наступила от голода.

— «Дальше в школе работать я не смогла. По моей же просьбе перевелась на работу воспитателем и учителем в детский дом» (строка из письма). Так, как и в мирные годы, жена учила в школе детей читать, писать и считать. Казалось, что в школе ничего не изменилось и в годы войны. Но это только казалось. Чем дальше во времени шла война, тем больше приходило в школу других детей — тихих, бледных, истощенных, задумчивых, с сонными глазами. Они засыпали на уроках. Учительница же, ведя урок, вдруг забывшись, строго спрашивала: «Что с тобой, Вася (Петя, Света, Галя)?» Мальчишка или девчонка только виновато слабо улыбнется, а за нее (за них) ответят другие: «Он сегодня не ел ничего». Учительница прикусит язык. Переменки стали без шалостей, беготни, возни и крика — тихие. Соберутся кучками по углам и о чем-то тихо толкуют, этакие малолетние старички.

Частыми стали и опоздания на урок и неявки в школу. Закончив урок, учительница идет к малышу домой. А там плач. С фронта пришла похоронка!

К горю взрослого, хотя и трудно, притерпеться можно. А вот к детскому горю — никогда! Не раз бывало, когда учительница урок начинала и кончала с плачем. Молча, тихо плакали дети, а вместе с ними плакала и учительница. У кого-то из ребят умерла мама, сломленная бедой, непосильной работой или от голода, или только вчера погибла от бомбежки, спасая детей. Мальчик или девочка остался на всем свете один, как перст. Ни папы, ни бабушки с дедушкой, ни теперь вот и мамы. Круглый сирота, а ему или ей кажется, что сейчас он всем чужой. Таких вот, горемычных, учителя часто брали с собой домой, в свою семью и на какое-то время становились им родителями. Скоро в детском доме из класса жены оказалось свыше десяти человек детей круглых сирот. И они, эти сироты, сейчас своею мамой считают только ее, свою учительницу. И роднее ее у них сейчас нет никого.

Бывая часто в детском доме, навещая своих учеников, жена одновременно выяснила, что большинство детей здесь вывезено из блокадного Ленинграда, их мамы не могли доехать до Вологды и в дороге умерли от голода. Спасти этих детей, сберечь, дать им хоть чуточку материнского тепла — вот что велело сердце моей жены. Вот поэтому она и попросила гороно перевести ее из школы на работу в детский дом, считая, что она сейчас там нужнее, чем в школе.

Не сохранил я этих писем жены на фронт, но сохранил я их в сердце своем на всю жизнь. Этого забыть нельзя.