– Ты пойдешь на небеса! – завопил он и, взяв меня за руку, повел к окну. – Пойдем на небеса! Пойдем! Пойдем! – Он распахнул окно и высунулся наружу.

– Прекрати! – истерически закричала я. – Я больше не могу этого выносить!

Тут я начала его трясти. Он, наверное, здорово испугался, потому что схватил меня за горло и принялся душить.

– Заткнись, – крикнул он. – Полиция придет!

Но я уже не кричала. Он еще сильнее сдавил мне горло. Я начала вырубаться.

Почему он не убил меня – до сих пор не знаю. Может, мне просто повезло. Не знаю, как объяснить. Знаю только одно, в конечном счете он отпустил меня, я тряслась, хватала ртом воздух. Помню, потом увидела на шее здоровенные ссадины. Залезла в стенной шкаф в коридоре, скорчилась в темноте, кусая колени и рыдая. «О боже, боже, боже», – плакала я. Потом мне как-то удалось взять себя в руки и позвонить семейному доктору. Он был в Ист-Гемптоне. Я позвонила психиатру матери. Он был на Файр-Айленде. Я позвонила своему психиатру. Он был в Уэлфлите. Я позвонила подружке моей сестры Ранды – она была психиатром и социальным работником. Она сказала, чтобы я вызвала полицию или доктора. Брайан психически болен, сказала она, и, возможно, опасен. Я не должна оставаться с ним наедине.

Если заболеваешь июньским воскресеньем, то лучше находиться где-нибудь за городом. Иначе доктора не найти. Наконец мне удалось выйти на одного типа, который подменял моего терапевта. Он сказал, что сейчас приедет. Появился тот пять часов спустя. В течение всего этого времени Брайан был удивительно тих, сидел в гостиной, слушал Баха и, казалось, пребывал в трансе. Мы делали вид, что не замечаем друг друга. Затишье после бури.

Мы пережили этот день вместе с помощью Иоганна Себастьяна Баха. «Утихомирит музыка и дикаря», – изрек Конгрив[324] (уж он-то наверняка на небесах – играет в карты с Моцартом). Когда я вспоминаю все трудные времена, которые мне помог пережить Бах, я думаю, что и он тоже в раю.

Доктор Перлмуттер пришел в пять – сплошные извинения и потные ладони. С этого момента наша жизнь была в руках докторов и их самоуверенных идиотских представлений. Доктор Перлмуттер заверил меня, что Брайан «очень больной молодой человек». Он, доктор, «попытается помочь». И попытался вколоть ему торазин, вот только Брайан сорвался с места, промчался по лестнице (все тринадцать этажей) и унесся в Риверсайд-парк. Мы с доктором пустились за ним, нашли, остановили, принялись уговаривать, он снова от нас убежал, мы снова догнали его, опять уговаривали и так далее. Остальные подробности ужасны в той же мере, сколь и банальны. С этого момента госпитализация стала неизбежной. Брайан пребывал в полной панике, а его видения становились все более и более красочными. Последовавшие дни превратились в сплошной кошмар. Из Калифорнии прилетели родители Брайана и с места в карьер заявили, что он в полном порядке, а сумасшедшая – я. Они не давали ему принимать лекарства и постоянно выставляли в дурацком виде докторов, что, должна признаться, было вовсе не трудно. Уговаривали его оставить меня и лететь с ними домой в Калифорнию, словно стоит удалиться от меня, как он начнет чувствовать себя лучше. Доктор Перлмуттер направил Брайана к психиатру, который благородно в течение пяти дней не помещал его в больницу. Все напрасно. Наши жизни больше нам не принадлежали – в дело вступили отец и мать Брайана, босс Брайана, производители «Чудо-пены», бывшие профессора Брайана, относившиеся к нему со всей доброжелательностью, и доктора. Брайана преследовали потенциальные опекуны, и с каждым днем он все больше съезжал с катушек.

На пятое утро после визита доктора Перлмуттера Брайан разделся догола у Бельведерской башни в Сентрал-парке. Потом он попытался залезть на бронзового коня князя Ягайло и на князя Ягайло тоже. В конечном счете полиция отвезла его в психиатрическое отделение больницы «Маунт-Синай» (визжали сирены, торазин лился, как вино), и, если не считать нескольких уик-эндов, больше мы с Брайаном никогда не жили.

Чтобы наш брак окончательно распался, понадобилось еще восемь месяцев. Когда Брайана положили в «Маунт-Синай», его родители переехали ко мне – они днями и ночами хулили меня, каждый вечер ездили со мной в больницу и никогда не оставляли нас вместе больше чем на десять минут. Посетителей в больницу пускали только с шести до семи, и его родители даже в этот час не позволяли нам быть вместе. Но если я оставалась с Брайаном наедине, он и сам ругал меня на чем свет стоит. Называл Иудой. Как я могла его запереть? Неужели я не знаю, что отправлюсь в седьмой круг – круг, где мучаются предатели? Неужели не в курсе, что мое преступление – самое страшное по книге Данте? Неужели не заметила, что уже в аду?

Так или иначе, но ад вряд ли был хуже того лета. Режим Дьема[325] только что пал, буддисты один за другим совершали самосожжения в этой нелепой маленькой стране, чье название звучало все чаще и чаще – Вьетнам. Барри Голдуотер баллотировался на пост президента, предлагая отрезать Восточное побережье и утопить его в море[326]. Еще и года не прошло со дня убийства Кеннеди. Единственной надеждой нации был Линдон Джонсон – только он мог победить Голдуотера и сохранить мир. Двое белых – Гудман и Швернер – отправились на юг в Миссисипи составлять списки избирателей. Помогать им вызвался молодой черный по имени Чейни. Все трое были зверски убиты. Гарлем и Бедфорд-Стуйвесант взорвались волнениями тем летом, первым в череде таких же жарких и долгих лет. А Брайан тем временем лежал в больнице и бредил – говорил, как он собирается спасти человечество. Человечество явно никогда так не нуждалось в спасении.

Мы расходились все дальше и дальше. Это случилось не сразу и не потому, что я встретила кого-то другого. Пока Брайан лежал в больнице, я вообще не выходила из дома. Я была контужена, и мне требовалось время, чтобы прийти в себя. Но постепенно я стала понимать, насколько лучше без него, как его безумная энергия высасывала из меня все соки, как его дикие фантазии гасили мое воображение. Понемногу научилась по достоинству оценивать собственные мысли. Начала прислушиваться к собственным снам. Я словно пять лет прожила в эхо-камере, и вдруг кто-то выпустил меня оттуда.

Остальная часть этой истории – развязка. Я любила Брайана и чувствовала себя ужасно виноватой, когда поняла, что мне лучше жить без него, чем с ним. А еще я думаю, что никогда больше не доверяла ему, после того как он пытался меня задушить. Я сказала, что прощаю, но что-то внутри меня осталось. Я боялась его, и в конце концов именно это что-то и убило наш брак.