– Мой бедный муж всегда держал своих молодых офицеров в строгости, – заметила вдова, – особенно ограничивая их в употреблении горячительного.

– У себя на корабле, – хмыкнул я, – я давно завел привычку отогреваться не огнем, а ромом. А ведь нынче нежарко, не так ли? Мой старший помощник считает, что огонь не способен согреть человека по-настоящему.

И я очень быстро пожалел о сказанном. В следующие минут десять ее рот не закрывался ни на секунду, она даже позабыла о давно принесенном суфле – нравы невесть как разбогатевшей молодежи (а иначе откуда бы у меня был собственный корабль?) волновали ее куда больше.

В какой-то момент до моих ушей донесся негромкий голос толстяка-попутчика – вернее, мой мозг своей волей вычленил из общего гула и зудения любопытнейшую фразу.

– Сенатор Леер – лошадка запаленная, это я вам говорю. Да что я, теперь, после смерти Толлена, об этом толкует весь финансовый мир. Что-то будет, не сомневайтесь. Куда девался один из дома Лоррейнов, скажите мне на милость? Его векселя опротестованы, вот как!

– Да вы меня совершенно не слушаете! – вдруг взвизгнула моя дама. – Вам это не кажется невежливым, нет?

– Ч-что? – нахмурился я, совершенно не понимая, что она там блеет.

– Вы совершенно не слушаете, о чем я вам говорю!

– …если что-то произойдет, консервативная партия потеряет все, это вопрос решенный.

Я насторожился – визг несчастной вдовы мешал мне слушать финансового знатока, из его слов до меня теперь доходило меньше половины.

– …интриги… какие интриги, вопрос решенный, это точно… в провинцию, конечно! Кто же поставит свои активы… если откроют границу… а кто сказал вам, что шанса у них нет?.. Слухи, да, но мы с вами знаем, что это за слухи, если такие люди, как Сульфик, сбрасывают свою денежки в провинциальные верфи…

И это было все – толстяк и его собеседник, вытерев губы, как по команде, встали из-за стола и покинули зал. Я едва не заскрипел зубами. Вот тебе и финансовый мир! Что же, они уже знают, что заговор не только существует, но и имеет отличные шансы на успех?

Гм, да, наверное, раз уж господин Сульфик и впрямь бросился переводить свои активы в провинциальные предприятия. Если я хоть что-то соображаю в пеллийских финансах, это означает, что он прячется от потрясений грядущего переворота. Вот только знают ли эти двое об истинных причинах его действий? Но, с другой стороны, такая уверенность в успехе наших славных принцев!.. Если речь зашла о крахе консервативной партии в Сенате, значит, под нее уже ведется хорошо продуманный финансовый подкоп. Возможно, о нем знал Толлен, которого, предположительно, отправили в мир иной раньше срока? А знает ли об этом Вилларо?

Подозвав разносчика, я велел отправить нетронутую свинину и ром в мои апартаменты и, рассеянно попрощавшись с вдовой, поднялся наверх. Перо и бумага лежали у меня в сумке. Как только за ресторанным мальчишкой закрылась дверь гостиной, я уселся к бюро, поярче открутил лампу и вытащил походный набор, включавший в себя затейливую бронзовую чернильницу и футлярчик для перьев.

Над огнивом вспыхнул синеватый огонек, трубка пыхнула дымом, и через некоторое время я с удивлением понял, что испортил два листа дорогой шелковой бумаги, вычерчивая на них странную для постороннего взгляда схему.

Как могло случиться, что Вилларо не знал о финансовой бомбе, заложенной под консервативную партию, всегда, как я слышал, стоящую на стороне действующего монарха, каким бы шизофреником тот ни был? Последний подвиг Висельника, медленно сказал я себе… это был финансист… следовательно, отсутствие связей в финансовом мире, как и незнание его правил, исключаются в принципе. Отсюда же – стрелка с нарисованной над ней виселицей пошла в сторону монетки с пеллийским орлом, – наличие агентов среди банкиров и махинаторов: наверняка! Что эти агенты будут делать?

Я нарисовал рожицу в круглых очках и отложил перо в сторону.

Безусловно, они побегут к Вилларо. Хотя бы для того, чтобы потом, когда-нибудь, получить отпущение грехов, пусть даже и маленькое, пусть, на месте они сидеть не станут, они побегут доносить, потому что в агенты всегда идут трусливые либо завистливые, а чаще, слыхал я от умных людей, и то и другое в одном кувшине…

Пр-роклятие!

Висельник хочет сыграть в игру с Сенатом?

Вот тогда уж его мотивы мне непонятны совершенно.

Я скомкал оба листа и бросил их в камин. Писать письмо Энгарду было рано.

Завтра мне придется немало поработать, выуживая из толстяка – ах, простак, ты только глянь! – хоть какие-то подробности. И тогда уже я напишу письмо… потому что об этом Дериц должен знать обязательно.

Во мне шевелились какие-то нехорошие предчувствия; спрятав принадлежности для письма, я принялся за ром с давно остывшей свининой.

Каковы же были мои изумление и даже ярость, когда утром я обнаружил, что в дилижанс мой финансист почему-то не сел! Весь день – мы выехали вскоре после рассвета, прибыли в Альмар уже на закате, – я то хватался за голову, то доставал из саквояжа свою книгу, то, опустив окно, отчаянно дымил трубкой, обрушивая на голову вчерашней вдовушки все мыслимые и немыслимые проклятия.

Впрочем, толку от них было немного.

Альмар не понравился мне с первого взгляда, и я понял, о каком дыме говорила эта хренова баба. Город представлял собой жутковатое нагромождение верфей и сталелитейных заводов, днем и ночью выплевывающих в небо клубы черного дыма. Его струи, там и сям тянущиеся к ни в чем не повинным облакам, были видны повсюду. Продравшись сквозь толпу, осаждавшую станцию, я выбрался на заплеванную площадь и подозвал извозчика.

– На королевскую почту.

Это была вообще не Пеллия!.. Мы ехали по узким мощеным улицам, на которых, вплоть до самого делового центра, я не увидел ни единого фонаря, зато в изобилии попадались ужасающе однообразные шести-, семиэтажные строения с темными окнами, перед которыми на железных шестах сушилось белье. Деревьев я тут тоже не увидел: по-моему, все эти кварталы были выстроены совсем недавно, и строили их явно не для людей, а для какого-то скота. В конце концов, промотав меня едва не час, извозчик въехал в старый город, и мне стало чуть полегче.

Здесь были и фонари, и вывески многочисленных ресторанчиков, и знакомые мне конторские здания с их чисто вымытыми стеклами и тяжелыми, солидными дубовыми дверьми, на которых красовались десятки надраенных бронзовых табличек.

Королевская почта располагалась в почтенного вида дворце с колоннами, который она делила с канцелярией городской управы. Пройдя через стеклянные двери, я занял свободный кабинет, спросил себе вина и принялся писать письма.

Когда я закончил, было уже совсем темно, впрочем, почта работала и ночью.

Одно письмо я отправил Энгарду на его адрес в Воэне, а второе – Иллари. События последних дней заставили меня подробно описать ему все новости и попросить совета. Своего следующего адреса я, разумеется, еще не знал, но в Йоше почта должна была работать не хуже, чем в любой другой точке королевства, здесь с этим было строго.