– Она была прекрасна, Руди?

– Нет. Она была немолода. И некрасива, если честно. А я был самонадеянным мальчишкой, недавно вернувшимся с острова Гаджамад. Просто эта женщина попала в меня три раза подряд. Шариками, скатанными из хлебного мякиша, на спор.

– Три из трех? – ахнул барон.

– Три из дюжины. Тем не менее, она была единственной…

– Как звали это чудо?

– Настоящего имени я не знаю. Только кличку. Вольные метатели из отряда Лобио Трецци прозвали ее Веретеницей. Такая ящерица, цвета бронзы, очень похожая на змею. Захватив добычу, ящерка начинает быстро вращаться на манер веретена, перекручивая и разрывая жертву. Не знаю, что имелось в виду, но больше мы с Веретеницей не встречались. Командор Лобио говорил, что она умела видеть ночью. Что-то вроде летучей мыши. Она видела тепло живого тела. Лобио рассказал мне, как скрывал от метателей, что у него жар – одна Веретеница увидела и тайком сварила ему настой от лихорадки…

Капитан вздохнул, вспоминая женщину, попавшую в него хлебным мякишем три раза из дюжины. Даму своей мечты. Лучшую женщину в жизни Рудольфа Штернблада.

– Думаю, она умерла, – подытожил капитан. – От старости. Прошло столько лет…

А вигилла вспомнила всю напраслину, какую возводят шарлатаны на безобидную веретеницу. И молоко она у коров сосет, оставляя буренкам на память гниющие опухоли; и от чумы спасает, если съесть веретеницу сырой, и на людей кидается, и ядовита до чрезвычайности…

Где-то вдалеке маячил призрак немолодой, некрасивой женщины – олицетворение суеверий, которые однажды сбылись.

* * *

– Дяденька матрос, можно обезьянку погладить? Не укусит?

– Лучше не надо, малыш. Она не любит, когда ее трогают чужие люди.

– Сам ты малыш, – обиженно шмыгнул носом мальчонка лет семи. – Сам ты чужой. А я здесь живу, с мамкой…

Он утерся подолом длинной рубахи, составлявшей всю его одежду, и гордо прошествовал в угол, где вскарабкался на здоровенный сундук и с независимым видом стал глядеть в стенку. Не надо, мол, мне вашей обезьяны. Обойдусь. Но сразу забыл про обиду, едва скрипнула дверь, пропуская в комнату хозяйку. От сквозняка пламя обеих свечей вздрогнуло, по стенам метнулись гротесковые тени. Казалось, сам дом пришел в движение, притворясь кораблем во время качки. Хозяйка, миловидная усталая женщина, выставила на стол большую глазурованную миску. Кроличье жаркое с бобами дразнило сытным паром.

Комнату наполнил запах чеснока.

– Мне Михаль рассказал, как ты его сегодня выручил. Спасибо, добрый человек. Это ж крысы! чумные крысы! Им человека ножом пырнуть… – хозяйка не сдержалась, всхлипнула и поспешно отвернулась, якобы оправляя капор.

– Ладно тебе, Брыхта! – прогудел колченогий вор, сморкаясь. – Развела слякоть…

И вот она – воровка на доверии? Никогда не скажешь. Воровки должны выглядеть иначе. А тут – простенькое домашнее платье, скромные кружева, бусы из темного сердолика… Серая мышка: голодная, холодная, несчастная. Овал Небес! – вот и ты, подруга, попалась на крючок. Так и надо, эта женщина просто обязана вызывать сочувствие. Иначе в доверие не втереться. С хищной лаской всякий станет держать ухо востро!

Брыхта извлекла из шкафчика пару жестяных кружек, ложки и большую, оплетенную лозой бутыль.

– Угощайтесь. У вас разговор мужской…

На пороге она не выдержала, обернулась:

– Вот с кем тебе дружбу водить надо! С такими, как Родни. А не с твоими буцыгарами…

Хлопнула дверь. Пламя свечей сплясало финал балета «Принцесса без дракона». Михаль крякнул, поудобнее устраивая ногу, закованную в лубок; потянулся к бутыли.

Плеснул обоим:

– Ну, за тебя, Родни! Если б не ты, я б уже рыб кормил…

Пока Гвоздила возглашал здравицу, обезьянка проворно завладела кружкой матроса. Сунула мордочку, принюхиваясь, отчаянно чихнула и отодвинула кружку подальше. Хорошо хоть, не опрокинула, не разлила.

– Угомонись, Анри, – погрозил моряк пальцем. – Ты шмурдец не пьешь. А я выпью…

Обезьянка состроила потешную гримасу. Эх, подруженька, недооценила ты железного барона! Хороша идея, да не твоя! Обезьяний эфемер, которым Конрад предложил вигилле «накрыться», идя на встречу с вором, имел ряд неоспоримых преимуществ. При обезьяне говорят без боязни. Иное дело – портовая шлюха. У шлюх не язык, а помело; шлюх в койку тянут, а не за стол. Обезьянка не обязана хлестать жуткий шмурдец, может привередничать насчет еды, а понадобится – обследует хоть весь дом, от подвала до чердака.

Основными недостатками были вынужденный «обет молчания» и назойливый интерес мальчишки. Позволять гладить себя той же лапой, какой только что вытирали мокрый нос, вигилла не желала категорически. Спасибо барону – отвадил сопляка.

– Она яблоки ест?

Рано обрадовалась.

– Ест, если чистые. Грязными Анри швыряется. И очень метко.

Малец шустро спрыгнул с сундука и выскочил за дверь.

– Ты где по кафке фрустрить выучился, Родни? Моряк, не из фартачей, а фрустришь так, что любо-дорого…

Здесь, в доме Брыхты, при хозяйке и ребенке, Гвоздила «кафкой» не злоупотреблял.

– Это я теперь моряк. Мы с Леоном Карнаухим в Анхуэсе, знаешь, какие дела вертели? Нас казенный трындарь сдал, внедрила. Леону – петля, кузарям – алмазные копи, а я ушел. Решил подальше сплясать, нанялся на барк «Счастливое избавление», к капитану Шарки. Год, другой, смотрю: рейсы наваристые, команда в доле… От добра добра не ищут. Остался плавать…

– Завязал? На гордиев узел? Бывает. И не такие фуцыри завязывали… Был у меня в Бадандене знакомец, Санчо Прочухан. Штуцер – Мама моя Нижняя! Любой замОк – его, хоть на двери, хоть на казне, хоть от Овала Небес! Синдикат Маландринов грамоту Санчесу выписал, почетную, на веки вечные…

Барон зачерпнул ложкой крольчатины с подливой.

– Санчо Прочухан? – поинтересовался он как бы между делом. – Нет, не знаю. Мне Карнаухий звонил про бедового грамотея, так его Санчесом Панчохой звали…

– Он самый и есть. Знаменитый кузарь, из тёртых.

Ответ Анри знала заранее, за мгновение до того, как Гвоздила открыл рот. Байки стряпчего, трехрукая тень, скользкое имя вора, постоянно выпадающее из памяти, счастливое избавление Гвоздилы из узилища, драка в порту – мозаика собиралась по кусочкам. Без Высокой Науки здесь не обошлось. Незначительные, на первый взгляд, мелочи, сочетание времени и места, слова и взгляда, – все это говорило мантиссе еще и о другом.

Трехрукая тень вора-хромца краем падала на шестерку теней пропавших квесторов.

Сливаясь в одно целое.

Не зря она настояла на своем присутствии здесь! Правда, пришлось сделать изрядный крюк, оставив дома Гиббуса. В Мерную Рощу, где стоял дом Брыхты, добрались очень поздно.