— Как насчет того, чтобы подняться наверх? — осведомился Бекетов. Там нет никаких экспонатов. Обыкновенная картинная галерея. Одни только лица. Спокойные, зачастую добрые, отмеченные печатью мудрости. Под каждым портретом — число из шести, семи, восьми цифр.

— Кто они? — спросил Кратов.

— Выдающиеся убийцы, — провозгласил профессор, воздев палец. — А числа — их личный счет. Там нет никого, кто разменивался бы на мелочи. Джек Потрошитель не попал даже в кандидаты, а ведь он держал в страхе весь цивилизованный мир. Чингисхан со своими жалкими тысячами притулился с краешку, как дилетант!

— Я, кажется, понимаю, — сказала девушка, повиснув на кратовском плече. — Но ведь эти люди не убивали сами. Какой же у них мог быть личный счет?

— А что преступнее — убивать самому или создать механизм для убийства и передать его в руки палачам? — непонятно отчего вдруг ожесточился Бекетов. — В чем разница между ядерной бомбой и социальным экспериментом, если то и другое нацелено на истребление? Между прочим, второе показало себя более эффективным средством. Атомные бомбы 1945 года уничтожили сотни тысяч. Построение социализма в отдельно взятой стране свело в могилу десятки миллионов. Параноики без всяких признаков психического расстройства предпочитали убивать своих. Свои всегда ближе и доступнее… Подниметесь?

— Я не хочу, — упрямо сказала Марси.

— Вы не хотите, — пробормотал старик. — Вы все не хотите. Музей пуст. Неужто вы так возлюбили беззаботное веселье, что готовы забыть собственное прошлое?

— Зачем оно мне сейчас? — закричала Марси. — Мне двадцать лет, я молода, я хочу света, любви, счастья! Почему я должна бродить в этом могильнике, дышать его смрадом?!

— Да кто вам сказал, что больше не будет социальных экспериментов?!

— А если и будут? Мы же стали другими, нам никогда не пригодится никакое оружие, и не нужно тыкать нас лицом в разверстые гробы, чтобы доказать, как нехорошо убивать людей!.. Я сама знаю это лучше всех в мире! — Марси выбежала на середину зала, сложила ладошки рупором и громко, по складам, выкрикнула в гулкую пустоту: — Убивать нехорошо-о!

Эхо с готовностью повторило каждый звук, возвращая его полной уже невнятицей.

— Не надо шуметь, — сказал Бекетов раздраженно. Он снял очки и неспешно протер их полой халата. — Здесь музей. Не будите лихо…

— Что ты молчишь, Кратов? — возмутилась Марси. — Скажи, что я права!

— Он правильно молчит, — проворчал Бекетов. — Он старше, он знает.

— Что, что он знает?!

— Ничего еще не кончено. История не дописана. И она не дает никаких гарантий.

— Я молчу не поэтому, — наконец сказал Кратов. — Я… я просто никогда не думал над этим.

— Как можно не думать о собственном прошлом? — изумился профессор. Чем же тогда заняты ваши мозги? Или они всего лишь переваривают ту жвачку, что подбрасывает им настоящее?

— Они заняты иным. По-моему, общество, живущее прошлым, не имеет будущего…

— Я не знаю такого афоризма. Но мир, лишенный памяти, становится безумным!

— Это правда, — согласился Кратов. — Однажды я видел такой мир.

— Так вы нездешний, — догадался старик, изучая его блеклыми слезящимися глазенками. — Теперь мне все ясно.

— Что вам ясно? — подобрался Кратов. — Вы думаете, мы все настолько оторвались от нашей планеты, что нам стало безразлично все, что с ней происходит? Это неправда! Мы без Земли — никто. Мы ушли в Галактику не за тем, чтобы удовлетворять собственный праздный интерес. Мы служим Земле как умеем…

— Сейчас вы скажете, что вы — двери Земли, открытые во вселенную, фыркнул Бекетов.

— И скажу!

— Я уже слышал этот довод и не собираюсь его опровергать. И вообще мне скучно с вами дискутировать. Мы не поймем друг друга. Если я заявлю вам, что никогда история Земли не творилась в небесных сферах, как бы это ни утверждалось всеми священными писаниями, вы все едино мне не поверите. В чем, собственно, вы видите вашу заслугу перед человечеством? В том, что оно получает все новые и новые игрушки из магазина?..

— Что такое магазин? — ревниво спросила девушка.

— …Но лишь несмышленое дитя находит удовольствие в пестро раскрашенных цацках. В лучшем случае они развивают его воображение. В худшем — ему есть на чем выместить избыток эмоций, есть что сгрызть или сломать. Но человечество давно вышло из младенческого возраста. И не надо сопоставлять его со всякими нелюдями! Астрономически они могут быть сколько угодно старше, и это ни о чем не свидетельствует. У них своя дорога, у нас — своя. История Земли пишется здесь, только здесь! — Бекетов слабо притопнул ногой в спадающем шлепанце. — И никто не докажет мне, что впереди нас не ждут новые тираны, новые потрясения и человеческие гекатомбы! Что же до библейских заповедей… — Он сморщился еще сильнее и тоненько пропищал: — «Убивать нехорошо-о-о!..» Так мы повторяем их, как заклинание, вот уже несколько тысяч лет. И все убиваем, убиваем, убиваем!

— Люди уже не воюют между собой, — сказал Кратов.

— Они просто растерялись. Им пока нечего делить. Это скоро пройдет.

— Так эти бронированные двери, непробиваемые стены… — сказала Марси. — Наверное, все же это не совсем музей?

— Арсенал? — усмехнулся Бекетов. — Отчасти. Потому и стены, чтобы никому в голову не взбрела такая мысль. Но если дойдет до дела, никакой бетон не поможет… — Он оборотился к сумрачному Кратову. — А теперь возражайте.

— Но вы тоже не услышите моих аргументов, — сказал тот.

— Разумеется, не услышу. Мы живем в разных временах. И настоящее лишь их пересечение. Поэтому идите своей дорогой, а я останусь здесь. Но когда выяснится, что ваша дорога ведет в тупик, не говорите, что не видели указателей!

Бекетов совершил чопорный поклон и удалился в проход между витринами.

— Ты доволен? — спросила Марси с иронией.

— Я в восторге, — буркнул Кратов.

— Тогда пойдем отсюда.

— Хорошо, — сказал Кратов, помедлив. — Пойдем.

Держась за руки, словно боясь потерять друг дружку в полумраке, они двинулись к выходу. Но не успели и потому вынуждены были посторониться, уступая дорогу.

В музей с шумом и гомоном вливались люди. Взрослых было немного, они лишь сопровождали пеструю, разноголосую ораву ребятишек десяти-двенадцати лет, моментально заполнившую все пространство музея. Тишины как не бывало. Кратова несколько раз без особых церемоний чувствительно пихнули острыми локтями. Он подвинулся, освобождая доступ к каменному топору.

— У-у, какая дубина!

— У меня есть такой… он водой пуляет. Я его киселем зарядил, а он в меня как фыркнет!

— Мне бы такую арбу… арке… зубу, я бы все яблоки с верхушек посшибал, они там краснущие, никак не достать, только с гравитра, а мама Гера не разреша-а-ает…