“Пришлось спуститься с высоты, где царят утешение и мир, в самую тину житейскую, в самый центр житейских дрязг, суеты, забот; вникнуть и окунуться в окружающую жизнь, полную сложностей, интриги, пошлости и лжи людской…” [348]

“Мне казалось, что я найду просвет единственно в одном прежнем, сильном чувстве любви… но и здесь нашла только полное и окончательное разочарование…” [349]

“Я чувствую, что я начинаю черстветь, холодеть и на меня находят апатия и равнодушие ко всему, кроме душевной боли…” [350]

Разве в приведённых словах дышит не сама жизнь земная? Разве это мысли и чувства не земного существа? А между тем многие считали Анастасию Васильевну мистически больной, стоящей вне жизни, вне её реальных сторон и объясняли это близостью Гендриковой к Государыне, влиянием Последней в религиозно-мистическом отношении и больной экзальтацией. Совершенно верно, что молодая Анастасия Васильевна была требовательна к людям, что её не удовлетворяли ни люди, ни жизнь, её окружавшая, так как блистали они только внешней мишурной оболочкой, а она искала души в человеке, глубины и идеальности в жизни. Люди, не способные понимать духовных обликов Государыни Императрицы или Анастасии Васильевны Гендриковой, обвиняли их в страдании больной экзальтацией мистицизма, формальном исповедании религии и чуть ли не в кощунственном отношении к духу веры, заменяя его учениями старцев, различных кликуш и истеричек и чуть ли не оккультическими экспериментами в личной и государственной жизни.

Анастасия Васильевна, как и Государыня Императрица Александра Фёдоровна, была по вере истинной Православной христианкой, верующей силою разума и чистотою сердца. Для неё вера в Бога, в догматы Православной Церкви была той действительной, естественной силой, которая одна только может управлять в высшем значении этого понятия миром, людьми, их помыслами и чувствами, для приближения всего живущего к высокому идеалу человеческих взаимоотношений на земле, зиждущихся на законе Христовой любви. Отсюда в этой силе веры черпала она ответы и решения возникавшим в ней сомнениям и колебаниям; искала укрепления и возвышения своих духовных сил для правильного разрешения житейских проблем, требований долга, совести и морали. В ней же она удовлетворяла неутолённое на земле чувство сердца горящей ищущей души.

В этой здоровой и сильной религии Бога и вере во Христа Анастасия Васильевна была наставлена с юношеского возраста двумя наиболее ей близкими женщинами. Это были её покойная мать и Государыня Императрица Александра Фёдоровна.

Анастасия Васильевна любила свою мать необычайно большой, глубокой, преданной и сильной любовью. Тянувшаяся несколько лет тяжёлая, мучительная болезнь Софии Петровны и затем сама смерть создали в жизни любящей дочери неизлечимое горе, неослабное страдание. Но, с другой стороны, самоотверженный уход дочери за больной матерью, требовавший громадных сил и большого напряжения, воспитали в Анастасии Васильевне великую способность жить для другого, жертвовать другому всем и для облегчения состояния любимой и любившей матери находить в себе силы быть не только спокойной, но даже весёлой, дабы не возбуждать в матери сомнения, что болезнь её тяжела для дочери. Дочь находила истинное удовлетворение в самоотречении для матери, и действительно не чувствовала тяжести ухода за больной, но она страдала невероятно за любимую мать и заставляла себя быть весёлой, чтобы скрыть это страдание от матери и не увеличивать ещё более её мук.

Государыня, видя всю силу отчаяния и беспредельного горя, охвативших Анастасию Васильевну после смерти Софии Петровны, будучи исключительно чуткой в понимании душевных настроений близких людей и бесконечно верующей в благость Промысла Божия, одной высказанной, глубокой мыслью пробудила в Анастасии Васильевне сознание настоящего смысла, цели и назначения, предуказанных ей Богом для всей её дальнейшей жизни. Вот как говорит об этом моменте жизни и воспринятой идее сама Анастасия Васильевна в своём дневнике, посвящённом матери:

“Во всем, Ангел мой, я чувствую действие Твоих молитв обо мне. Опять нашла свою прежнюю Царицу, опять тем Ангелом Утешителем, которым Она была для Тебя в первые годы после смерти Папы. Ты тогда говорила, что Папа послал Её Тебе в утешение, а теперь Ты мне Её опять вернула такой, какой Она была тогда, и это мне такое утешение. Мне в душу запала мысль, которую Она мне сегодня сказала: «чтобы тот опыт страдания, который Господь мне послал в тебе и через тебя, я бы употребила на радость и утешение другим». Может быть, в этом должна быть цель, назначенная мне Богом”. [351]

Это было высказано Государыней в 1916 году. И действительно, вся последующая жизнь Анастасии Васильевны озарилась высоким светом самоотверженной работы и деятельности для других людей. Она пошла по пути мысли, заложенной в её духовном миросознании Государыней, не по чувству долга или обязанности, а потому, что уже иначе она не могла и мыслить. Всё более и более в ней стало крепнуть душевное спокойствие, равновесие чувств, ясность мысли и добровольная покорность перед волей Божьей. Она стала на истинный путь служения любви во Христе, который привёл её к мученическому, но желанному ею венцу за Тех, Кому она окончательно отдала свою душу на земле.

Расставаясь накануне переезда из Царского Села в Тобольск с комнатой своей матери и со всем, что было собрано в ней как память о матери, Анастасия Васильевна записала в своём дневнике последнее обращение к матери, воспитавшееся и развившееся в ней из завета, данного Государыней и поддерживавшегося Ею в “Настеньке” всею силою глубокого духовного влияния.

“Последний раз сижу я в уютном уголке, устроенном около Твоей образницы, окружённая твоими книжками, образами, и все мне говорит о Тебе. Завтра уже опять (третий раз после Твоей смерти) придётся разорить этот единственный уголок моего home (дома – англ.) и опять всё укладывать, и Бог знает, придётся ли когда его собрать? Впереди неведомый далёкий путь, а дальше полная неизвестность, но хотя сейчас мне тяжело и грустно и такая безумная жажда Твоей ласки незаменимой, так хочется положить голову к Тебе на плечо и отдохнуть (я так устала), но на душе всё же спокойно; я чувствую, что Ты со мной и слышишь меня, и я не могу не вылить душу Тебе, не выразить хоть отчасти всё пережитое, хотя я и знаю, что Ты видишь, понимаешь и знаешь каждое движение моей души, даже ещё легче, ещё яснее, чем раньше.

Я не могу уехать отсюда, не возблагодаривши вместе с Тобой Бога за тот чудный мир и силу, которую Он посылал мне за все эти почти 5 месяцев ареста.

И я знаю, что эти неземные чувства слишком хороши и высоки для меня. Не я их заслужила, а Ты мне их вымолила у Бога своими страданиями.

Ты всю жизнь жаждала и стремилась к миру душевному, как к высшему лучшему Божьему дару, и когда Ты, наконец, достигла его и наслаждаешься им в полном блаженстве, Ты делишься им со мной (как мы делили и страдания). Ты видишь, что я без этого не могла бы продолжать жизнь, и чем труднее и тяжелее делается моя жизнь, тем больше делается душевный мир.