Гвидо Пахеко в фартуке, покрытом масляными пятнами, радостно приветствовал гостя. Это был невысокий плотный мужчина с черными глазами, растрепанной шевелюрой и круглой, похожей на пушечное ядро головой. В мастерской художника суетились подмастерья. Одни смешивали краски, другие трудились на тяжелом станке, откуда время от времени появлялись еще влажные эстампы. На стенах висели гравюры, эскизы и уже законченные картины. В центре мастерской находился большой мольберт. Художник писал полотно «Искушение Христа». Работа была почти готова. Сервантес долго вглядывался в холст. Христос был изображен в тот момент, когда сатана показал ему все царства вселенной и предложил власть над ними.

Христос стоял на горе, спиной к зрителю, и всматривался в золотистую метафизическую даль, где переливаясь всеми красками, проступали контуры невиданных миров. Рядом с ним стоял сатана. Он был обнажен и прекрасен, как ангел, но только черный. Сервантес вспомнил загадочный рассказ евангелиста Луки о том, как Христос отверг все искушения сатаны, включая и власть над мирозданием.

— Картина, в сущности, готова, — произнес Гвидо Пахеко, — но скажи, Мигель, зачем сатане нужно было искушать Его? Он что, не понимал, что берется за безнадежное дело? Ведь Иисус — это ипостась Бога, а он всего лишь ангел, да к тому же падший?

— Он тогда был человеком, а не Богом. Как все мы, испытывал голод, жажду, лишения. А человек слаб. Вот сатана и надеялся, что человеческая плоть Иисуса поддастся искушению, — ответил Сервантес. — Но послушай, Гвидо, я дико устал, и мне сейчас просто необходимо поесть и освежить глотку.

— Извини, что сразу не предложил.

Друзья прошли в боковую комнату, где высокое окно, занимавшее полстены, выходило прямо в сад. Высокая черноглазая служанка быстро накрыла стол. Снеди было много: мясная нарезка, сыр, салаты, оливки. Три бутылки вина возвышались среди этого великолепия, как минареты.

— Бургундское, — сказал Гвидо, наполняя бокалы. — Я пристрастился к нему пять лет назад, когда жил в Париже. Недавно мне привезли целый ящик. Но скажи, Мигель, доволен ли ты своей работой?

Сервантес быстро взглянул на него.

— Ты шутишь? Я противен сам себе, ибо превратился в живодера. Когда я въезжаю в деревню, то женщины воют, как на похоронах. Мужчины смотрят с такой ненавистью, что леденеет сердце. Ложась спать, я кладу под подушку пистолет. Единственный способ не покончить с собой от такой работы — это не думать. И я научился не думать. Накрыл саваном душу.

— Ты свободен от ответственности, Мигель, ибо выполняешь волю короля. И не возьмись ты за эту работу, ее взял бы кто-нибудь другой. Не сомневаюсь, что тот, другой, действовал бы гораздо более жестоко — сказал Гвидо, сочувственно глядя на друга.

— Неделю назад я был в Есихо. Ты ведь знаешь этот городок. Там летом такая жара, что чувствуешь себя, как на раскаленной сковородке. К моему приезду крестьяне закрыли амбары, укатили бочки, сняли колеса с повозок, чтобы их не забрали в обоз. Хуже того, мужчины наточили косы и готовились к сопротивлению. Амбары, кладовые и погреба были пусты. Население так и не оправилось от прошлогодних изъятий. Ты понимаешь, Гвидо, здесь нечем было поживиться королю. У населения осталось лишь посевное зерно. Если бы я его изъял, то следующей зимой все жители умерли бы от голода.

— Но ты этого не сделал, Мигель.

— Разумеется, не сделал. Но и уехать из городка с пустыми руками я тоже не мог. Господин де Вальдивиа строго-настрого приказал мне выкачать из Есихо пятьдесят тонн муки и четыре тысячи кувшинов масла. И знаешь, что самое удивительное? Этот приказ я выполнил.

— Каким образом, — изумился Гвидо. — Явился ангел и сотворил для тебя чудо?

— Так оно примерно и было, — улыбнулся Мигель. — Ты ведь бывал в Есихо и видел монастырь Ла Мерсед. Он расположен на самом берегу речки Хениль. А рядом с ним, но уже вне городской стены, высятся три огромных амбара. Это кладовые монастыря. Я знал, что в них есть чем поживиться королю. «Открыть», — велел я и ударил своим жезлом в первую дверь. «Да вы что, господин комиссар, это же церковное имущество. Оно неприкосновенно», — ахнул бургомистр. «Прикосновенно, если в нем нуждается король. Открыть!» Прежде чем бургомистр успел возразить, сопровождавшая нас густая толпа радостно загудела. Несколько крестьян кинулись к амбарам и посбивали замки. Ты бы видел, что нам открылось. Широкие и объемистые вместилища вплоть до сумеречных глубин были забиты ящиками, мешками и бочками. «Изъять, — приказал я, — здесь хватит на всех».

— Мигель, но ведь это опасно. Ты восстал против церкви! Что теперь будет?

Сервантес пожал плечами:

— Не знаю, но пока суд да дело настоятель монастыря провел церемонию отлучения меня от церкви.

Гвидо молчал, потрясенный.

— Не печалься, друг, — засмеялся Мигель, — как-нибудь выкручусь. Не впервой. Не для себя ведь брал. Для короля. Но давай-ка лучше еще выпьем.

Гвидо открыл третью бутылку.

— Недавно я писал портрет одного епископа, — сказал он. — И спросил его, в чем мудрость жизни. Епископ не смог вразумительно ответить. А что скажешь ты?

— Думаешь, я смогу? — засмеялся Сервантес. — Ладно, расскажу тебе одну притчу: «В одной восточной стране жил молодой честолюбивый принц. Когда после смерти родителя он взошел на престол, то решил управлять царством мудро и справедливо. Он созвал своих мудрецов и повелел им собрать всю запечатленную в книгах мудрость и доставить ему, дабы, прочитав их, он узнал, как следует идеально управлять своими подданными. Мудрецы отправились в путь и вернулись через двадцать лет с караваном верблюдов, нагруженных пятью тысячами книг.

— Вот, повелитель, — сказали они, — книги, в которых собрана вся мудрость, которую познал человек от Сотворения мира и до наших дней.

— Я должен заниматься государственными делами и не смогу прочесть столько книг, — сказал царь. — Отправляйтесь в путь снова и уместите всё знание в меньшем количестве томов.

Мудрецы вновь отправились в дорогу и вернулись через пятнадцать лет, но теперь их верблюды привезли лишь пятьсот томов.

— В этих трудах, — сказали они царю, — ты найдешь то, что ищешь.

Но царь решил, что книг все еще слишком много и опять отослал мудрецов. Они вернулись через десять лет всего с пятьюдесятью книгами. Но царь уже состарился и устал. Теперь прочитать даже пятьдесят книг ему было не под силу.

— Потрудитесь еще, — сказал он мудрецам, — и принесите мне всю человеческую мудрость, сосредоточенную в одном томе.

Они ушли и вернулись через пять лет древними старцами. И вручили царю плод своих трудов. Но царь уже умирал, и ему было не до чтения». Такая вот история.

— А что стало с этой книгой? — спросил художник.

— Ее забрал ангел Божий в библиотеку небесного Клементинума, где собраны все когда-либо написанные великие книги, оставшиеся непрочитанными, — ответил Сервантес. Когда опустела третья бутылка, Гвидо Пахеко сказал: «Знаешь, Мигель, портрет Марии готов. Я писал его целый год, подстегивая себя алкоголем и наркотиками. Создавая его, я побывал в аду. И вот что я тебе скажу: это не просто портрет. Я сумел вернуть Марию к жизни. Да! Да! Представь себе. Впрочем, пойдем — и ты сам увидишь».