Пока отель жил своей жизнью, Наталья Владимировна Северцева пыталась понять, что же делать со своей. Утро, заглянувшее к ней в окно, было прекрасным – солнечным, теплым, обещающим хороший погожий день. Но Северцеву сейчас обмануть было сложно – она понимала, что вот настал тот самый час, когда придется всю жизнь разложить по полочкам. Нужное оставить. Ненужное спрятать подальше, чтобы уже никогда не доставать, не вспоминать.

«Я должна быть на работе. Я много раз себе говорила, что важнее всего на свете – это дети и дело. С ребенком все хорошо, с отелем тоже. Тогда, спрашивается, какого лешего я так переживаю?! Я же все видела и знала. Ну уж догадывалась совершенно точно. И что? И ничего не делала. Значит, нечего строить из себя обиженную жизнью. Я получила ровно то, что хотела. Я не боролась за мужа. Я не боролась с соперницей», – думала Северцева, стоя в душе и растирая себя жесткой мочалкой. Из дома она вышла собранной и спокойной. «Вот, так давно надо было!» – похвалила она себя и в машине уже думала только об отеле. В глубине души она понимала, что разговор с мужем обязательно будет, но сейчас ей надо было сохранять полное спокойствие.

– Доброе утро всем! – Она вошла в вестибюль с сияющей улыбкой.

Ей откликнулся тихий хор голосов. Тихий, потому что у стойки толпились вновь прибывшие, за столиком сидели отъезжающие, пили кофе те, кто ждал заказанные машины. «Так-то лучше! – похвалила себя Северцева, входя в лифт. – Собственное дело – это самое лучшее средство держать себя в руках! Ну какие интрижки мужа могут сравниться с той громадой, с этой красотой, с этим отлаженным, почти идеальным механизмом. И ведь все это создала я! Так буду ли я размениваться на семейную склоку?! Никогда!» Последнее слово Северцева сказала вслух, уже подходя к собственной приемной.

– Мариночка, добрый день! Отлично выглядите! – поздоровалась Наталья Владимировна с секретарем.

– Спасибо, – растерялась та, но тут же с деловым видом сообщила: – Звонили из мэрии, они хотели провести у нас в конференц-зале мероприятие. С телевидения прислали вопросы для интервью с вами. Оно запланировано на следующий вторник. Пришли документы от следователя – это по поводу королевского чемодана. Еще несколько мелких вопросов по прошедшим суткам – докладные руководителей служб отеля я положила вам на стол.

– Отлично, отлично, – обрадовалась Северцева. Дел предстояло сделать много, для раздумий времени явно не останется.

– Да, и вас там ожидает…

– Кто? – вдруг вздрогнула Наталья Владимировна.

– Нет, нет, ничего страшного, – несколько по-свойски успокоила ее секретарь, – вас ожидает Сергей Александрович. Я позволила ему пройти в кабинет.

Северцева ничего не ответила и быстрым шагом прошла к себе.

Антошин стоял спиной к ней, лицом к окну. Когда она вошла, он повернулся, и Северцева увидела на лице мужа тени. «Неужели переживал?! – с неожиданной злостью подумала она. – Или не спал всю ночь, занимаясь любовью с любовницей?!» От того, что она так пошло сформулировала проблему, Северцевой стало стыдно, а стыд породил злость на виновника всей этой ситуации.

– Ты зачем пришел? – тихо спросила она Антошина.

– Поговорить. Я же тебе написал. Я давно хотел поговорить…

– О чем? О том, что все давно уже знают? О том, что твоя жена стала посмешищем в отеле? В своем отеле!

– Я виноват и не собираюсь отпираться, но ты должна выслушать меня.

– Я ничего не должна, понимаешь? А если и была должна, то уже нет! Я расплатилась всем, что сейчас со мной происходит!

– Погоди. – Антошин сделал шаг к ней.

– Не подходи, я ненавижу тебя! – вдруг с чувством произнесла Северцева. Она пыталась взять себя в руки, пыталась образумить себя, пыталась напомнить себе, что секретарь все слышит, но ничего сделать уже не могла. Северцевой казалось, что она ненавидит этого человека, ненавидит давно, с того момента, как увидела, как поняла, что он увлекся Сашей Соколовой. Она ненавидела его с тех пор, как сама сделала свой выбор – или отель, или семейные дрязги. Но оказалось, что нельзя было делать такой выбор. Оказалось, что ей важна семья – и выбор мужа ранил в самое сердце.

– Я ненавижу тебя, ты уничтожил все, что было у нас!

– У тебя есть отель. Ты всегда говорила, что важнее отеля только сын. Все остается у тебя. Ты же это всегда знала. Зачем ты сейчас…

– Замолчи! – еще громче закричала Северцева. – Замолчи! Ты врешь, и врешь нагло! Ты знаешь, что без семьи я ничего никогда не смогла бы сделать! Ты это знаешь, но все равно уходишь!

– Наташа, ты поздно об этом заговорила. Все эти годы я был придатком к твоим планам. И не всегда мне было уютно в этом качестве. Я и сам кое-что могу. Но я шел рядом, зная, что у тебя есть мечта, что я не имею права тебя бросить посередине пути. И потом, никогда меня не спрашивала, нужно ли мне все это. А я никогда не заговаривал об этом, понимая, что все это – твоя жизнь. Но сейчас – все. Я больше не могу!

– Ты врешь! Ты все врешь! – Северцева знала, что он отчасти прав, но она почувствовала, что от гнева ее легкие сейчас лопнут, голова отвалится и сама она рухнет на пол.

– Ты врешь! Ты всегда меня ненавидел! – Северцева уже не соображала, что выкрикивает. Она вдруг встретилась глазами с мужем, увидела в них жалость и, совершенно потеряв самообладание, замахнулась на него сумкой. Это жест принес облегчение, а неловкое увертывание Антошина неожиданно развеселило Наталью.

– Вот тебе! Вот тебе, получай! Получай! – приговаривала она, колотя мужа. Он пытался отступить, но она загнала его в угол и лупила, отводя душу.

– Перестань, ну что же ты, перестань! – приговаривал Антошин, пытаясь перехватить ее руку с тяжелой сумкой. В какой-то момент ему удалось это сделать, и, сдерживая ее, Антошин позвал секретаря:

– Марина, воды, сейчас же воды!

Марина испуганно заглянула в дверь, пролепетала что-то, но ее ответ заглушил пронзительный крик, раздавшийся с улицы, потом звук падающей мебели и глухой удар.

– Что это?! – в один голос воскликнули Северцева, Антошин и Марина.

* * *

Петр Петрович Лучиков был по-прежнему у себя в номере. От своих раздумий он очнулся нескоро. Ему даже показалось, что он задремал. Такое несвойственное ему состояние сна напугало его. Он встал, нервно потирая руки, прошел в ванную, ополоснул холодной водой глаза. Потом пристально посмотрел на себя в зеркало. Что он увидел? Круглое бледное лицо, синяки под глазами. Редкие светлые волосы, похожие на детский пух. «Как ребенок, – подумал Лучиков, изучая себя, – только без родителей». И эта мысль пронзила его. Одиночество – вот название его жизни. Страшное и короткое.

Лучиков вытер насухо лицо и вернулся в комнаты. Собранный чемодан, остатки завтрака, неубранная постель – все так похоже было на его теперешнюю душу. «Господи, да куда же деться?!» Он вдруг обхватил голову руками. Его вмиг накрыла волна отчаяния и беспомощности. Что делать с собой, со своими мыслями, с этой страшной усталостью от деловых обязательств и обещаний. Нет у него больше сил на эту хорошо оплачиваемую рутину. Нет сил, потому что нет никого, кто бы поддержал его. Нет сил, потому что он иногда даже не понимает, что делает, для чего и для кого. Он выигрывает не споры, не дела, он выигрывает какие-то отдельные пункты. И этот смысл его жизни теперь кажется нелепым, утратившим свою ценность и полезность.