Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через неделю после прибытия в Пекин Владиславичу была дана торжественная аудиенция, во время которой он передал верительные грамоты китайскому императору Юн Чжену, которого в России многие ошибочно называют по-монгольски богдыханом, тогда как по-китайски следует называть его конси. Он принял посла графа Владиславича очень тепло. Передав верительные грамоты, Владиславич встал на шелковый коврик с правой стороны от трона и, не снимая шляпы с головы, заговорил на латыни. Император собственноручно принял грамоты, что было знаком большого уважения. В конце он отдал приказ трем своим министрам, одного из которых звали Та, второго – Тули Шинн, а третьего – Тегу Ту, чтобы те разобрались с неприятностями, которые случились на границе, и в будущем не давали никакого повода для вражды.
Правда, уже упомянутый выше Цуньли Ямин, устроивший скандал из-за церемониала, вскоре попытался еще больше обострить инцидент и тем самым создать непреодолимые препятствия для миссии Владиславича. К счастью, Владиславич быстро разобрался в его намерениях и занял в переговорах с китайскими делегатами более решительную позицию.
Китайские делегаты оказались очень требовательными. Они объявили, что монгольская территория простирается до Тобольска, а затем до Байкала и до реки Ангары, и требовали провести границу по этой линии. Они насчитали на территории России 6 тыс. беглых подданных. Наконец после двадцати двух заседаний китайцы согласились с тем, чтобы обе империи оставили за собой те территории, которыми они владеют, не отдавая и не присваивая новых земель. Однако два дня спустя китайские министры известили Владиславича, что они согласились на это от своего имени, и потому эти решения не являются обязательными. Китайский император не принимает точку зрения своих министров, потому что монгольские князья не разрешили ему уступать свои земли Российской империи, которая и без того захватила многие их территории. Китайские министры представили новый проект договора, по которому большая часть русской Сибири отторгалась от России. Состоялось еще семь встреч с упрямыми китайскими министрами, которые то угрожали русскому посланнику, то пытались подкупить его. Савва Владиславич, как он сам писал в Россию, ответил китайцам с «холодной гордостью», что он не предатель и потому не собирается подписывать договор в таком виде. Тогда китайцы начали притеснять его, не выдавая ему и его свите никаких продуктов, кроме соленой воды, отчего многие разболелись. Упомянутый министр Цуньли Ямин угрожал Владиславичу расправиться с ним и его свитой как с врагами, сослать их на вечное поселение в пустыню. На это граф Савва Владиславич ответил, что не допустит этого, хотя бы и ценой собственной жизни, а русская императрица достаточно сильна, чтобы отомстить за издевательства над своим посланником. На это китайцы ответили ему: «Ты приехал сюда раздавать подарки, а не договариваться с китайцами. Забери свои подарки и возвращайся с пустыми руками». Явившись на верховный совет китайских министров, Владиславич заявил: «Российская империя дружбы богдыхана желает, но и недружбы не очень боится, будучи готова к тому и другому!» – «Ты объявляешь нам войну!» – воскликнули китайцы. Владиславич отвечал: «Войну объявить указу не имею. Но если вы Российской империи не дадите удовлетворения и со мною не обновите мира праведно, то с вашей стороны мир нарушен, и, если что потом произойдет противно и непорядочно, Богу и людям, будет ответчик тот, кто правде противится». Тогда китайцы потребовали от Владиславича представить собственный проект договора с тем чтобы передать его императору. Говорят, что тот перечитал его несколько раз и решил вообще ничего не заключать в Пекине и не вести здесь никаких переговоров, поскольку им сильно мешали монгольские князья, а перенести переговоры на границу и там обо всем договориться с Владиславичем. Владиславич сообщал своему правительству:
Я более жил за честным караулом, чем вольным послом. Как можно видеть из всех их поступков, они войны сильно боятся, но от гордости и лукавства не отступают; а такого непостоянства от рождения моего я ни в каком народе не видал, воистину никакого резону человеческого не имеют, кроме трусости, и если б граница вашего императорского величества была в добром порядке, то все б можно делать по-своему; но, видя границу отворену и всю Сибирь без единой крепости и видя, что русские часто к ним посольство посылают, китайцы пугце гордятся, и, что ни делают, все из боязни войны, а не от любви. В мою бытность в Пекине имел я письменные сношения с тамошними иезуитами и многие известия чрез них получил; они очень усердствовали, однако могли оказать мало помощи, потому что сами терпят большие притеснения от нынешнего богдыхана; некоторые бояре китайские, которые приняли было римскую веру, казнены за это, и всякая религия, кроме китайской, подвержена гонению, поэтому преосвященному Кульчицкому, хотя и договор заключится, в Пекине быть нельзя. Государство Китайское вовсе не так сильно, как думают и как многие историки их возвышают; я имею подлинные известия о их состоянии и силах, как морских, так и сухопутных; нынешним ханом никто не доволен, потому что действительно хуже римского Нерона государство свое притесняет и уже несколько тысяч людей казнил, а несколько миллионов ограбил; из двадцати четырех его братьев только трое пользуются его доверием, прочие же одни казнены, а другие находятся в жестоком заключении; в народе нет ни крепости, ни разума, ни храбрости, только многолюдство и чрезмерное богатство, и как Китай начался, столько золота и серебра в казне не было, как теперь, а народ помирает с голоду; народ малодушный, как жиды; хан тешится сребролюбием и домашними чрезмерными забавами, никто из министров не смеет говорить правду, почти все старые министры отставлены, как военные, так и гражданские; на их местах молодые, которые тешат хана полезными репортами и беспрестанною стрельбою, пушечною и ружейною, будто для воинских упражнений, а более для устрашения народа и ханских родственников, чтоб не бунтовали.
…Перед отъездом моим из Пекина я завел цифирную переписку с французским иезуитом патером Парени, который пользовался большим расположением покойного хана, и хотя теперешний хан к нему не очень благоволит, однако часто его в совет призывают. Этот патер нашел возможность установить тайную дружбу между мною и ханским тайным советником алегодою Маси, который сделал мне некоторые полезные предостережения; я его одарил, и он обещал мне помогать в пограничных переговорах, которые я буду вести с китайскими министрами.
Этот прозаический текст Саввы Владиславича представляет собой замечательный образец дипломатической наблюдательности и психологической утонченности. Его и сегодня по достоинству смогли бы оценить в кругах европейских дипломатов. На этих нескольких примерах читатель имеет возможность познакомиться с образом мышления и действий, проницательностью и красотой стиля Саввы Владиславича. Мы привели этот текст для того, чтобы как можно полнее воспроизвести образ нашего герцеговинца, хотя бы это и показалось отдельным читателям несколько излишним в монографии такого рода. Следует подчеркнуть, что я пишу эту книгу в первую очередь для сербских земляков Владиславича.
Перед возвращением на границу со своей свитой и китайскими министрами граф Владиславич в Пекине неожиданно заболел. Он послал в Селенгинск секретаря Ивана Глазунова с приказом командиру тамошнего русского гарнизона выйти к границе со всем наличным воинством для встречи посольства. Болезнь Саввы обеспокоила богдыхана, и он ежедневно отправлял к нему личных врачей, а после выздоровления высказал свое искреннее удовлетворение.
