Он надеялся, что она улыбнется, но Фэй только сказала:

– Мне холодно, – и снова закрыла глаза.

– Скоро будет светло, – сказал Уолли. – Они отправятся искать нас, Береговая охрана. В смысле, остальная Береговая охрана. Когда рассветет, кто-нибудь появится.

Он посмотрел на небо, по-прежнему черное, как деготь, и мысленно подошел к молитве ближе, чем когда-либо.

Пожалуйста, пожалуйста. Пусть кто-нибудь появится.

Лодка Тарка направлялась теперь точно на восток, после того, как совместным мозговым штурмом на мостике было решено, что так можно достигнуть восточного побережья. Разумеется, мозги на мостике функционировали нетрадиционно. Даже при открытом окне в воздухе стоял тяжелый запах марихуаны и газов.

Тед стоял за штурвалом. Джок сидел на полу и глазел на пачку пятидесятидолларовых купюр. Тина заснула, положив ему на колени голову. Джонни оставался при рации и к этому времени дошел до 47-го канала, но, отчаявшись до кого-нибудь достучаться, теперь сосредоточился на кнопке микрофона, которой он ритмично щелкал.

После получасового молчания Тед повернулся к Джонни и сказал:

– Ладно, я, по-моему, уловил твою мысль. Джонни поднял взгляд от микрофона.

– Какую мысль? – спросил он.

– Насчет гавайцев, – сказал Тед. Джонни смотрел на Теда целых десять секунд.

– Отлично, блин, самое время, – сказал он.

Первые лучи рассвета добрались до Палм-Бич, когда Уилфредо Эрнандес с садовыми ножницами в руках обходил густую изгородь, умело подрезая редкие вылезающие веточки, оставляя за собой идеально ровную зеленую стену. Это было его любимое время в «Волноломах», элегантном историческом отеле, где он работал садовником. Было прохладно и еще довольно тихо, большинство постояльцев спала.

Конечно, море сегодня было бурным, большие волны тропического шторма Гектор разбивались о дамбу в двадцати ярдах от берега. Но небо быстро прояснялось, и день обещал быть хорошим – солнечным, недостаточно ветреным, чтобы не слишком жарило. Уилфредо остановился и повернулся к морю полюбоваться рассветом, и…

AyDiosmio.[68]

Уилфредо уронил ножницы, развернулся и побежал к отелю, лихорадочно подбирая английские слова, которые могли бы объяснить кому-нибудь, что на них движется.

Уолли расслышал это в шуме волн.

Двигатель. Вертолетный двигатель.

Уолли взглянул наверх. Небо стало куда светлее. Он не заметил этого, потому что сосредоточился на Фэй, на том, чтобы держать ее голову над водой.

– Фэй, – сказал он. – Вертолет. Слышишь? Фэй? Слышишь?

Фэй застонала, что-то пробормотала, но глаза не открыла.

– Фэй, ну же, пожалуйста, – сказал Уолли. Она снова простонала.

Уолли напряженно прислушался к шуму двигателя, пытаясь понять, приближается ли он. Минуту или две он думал, что да, да, определенно, он определенно теперь громче…

А потом он стал тише.

А потом совсем пропал.

Пожалуйста. Пожалуйста, вернитесь.

По какой-то причине – возможно, из-за какого-то рывка судна – Арни и Фил проснулись практически одновременно. Это значит, что они одновременно увидели, что «Феерия морей» движется прямиком на большую стену, за которой находится высокое здание.

Так что Арни и Фил, не говоря ни слова, одновременно решили, что было бы неплохо повернуть штурвал, за который они оба до сих пор держались.

И тут случилось чудо, которое, как позже согласились специалисты, определенно предотвратило куда более серьезные материальные потери и почти наверняка спасло некоторые жизни.

Арни и Фил, не говоря ни слова, оба повернули штурвал в одну сторону.

Тед не видел острова, пока не загнал в него катер. Это случилось потому, что Тед был зачарован компасом – он пристально смотрел на букву «В», обозначавшую восток, и гадал, как это работает, откуда он знает. Он понимал, что здесь замешаны магнитные свойства, магнитные лучи с северного полюса, и компас их каким-то образом улавливает. Но как? Ему казалось, что компас – это просто пластмассовый шарик, плавающий в жидкости; как такая штука могла улавливать лучи с полюса за тысячи миль? И что будет, когда на полюсе иссякнут лучи? Компасы перестанут работать?

Тед хотел об этом кого-нибудь спросить, но Джок спал, а Джонни впал в некоторый микрофоно-щелкательный транс. Так что Теду пришлось одному размышлять над проблемой истощения мирового магнетизма, из-за чего он умудрился не заметить остров, пока катер не сел на мель, не пропахал, содрогаясь, несколько ярдов мягкого песка и не остановился. Невероятно, но Теду хватило присутствия духа, чтобы заглушить двигатели.

Потом он повернулся к Джонни и только что проснувшимся Джоку и Тине.

– Приплыли, – сказал он.

Занималась заря, и они увидели, что сели на мель перед длинным белым пляжем, пустынным, насколько хватало взгляда. За пляжем они заметили чахлую бурую растительность, но никаких деревьев, машин, людей и зданий.

– Это не Майами, – заметил Джонни.

– Да, – сказал Тед, – но, наконец, не океан. С этим все согласились.

– Может, там дорога, – сказал Джок. – Я пойду посмотрю.

– Я с тобой, – сказала Тина. – Не хочу здесь с мертвецами оставаться.

– Ох, чувак, – сказал Джонни, который забыл про мертвецов.

Тед тоже забыл. Довольно скоро они сошлись на том, что пойдут искать дорогу вместе.

– А как насчет той фигни? – спросил Джок. – Там внизу два мешка денег, и еще куча травы.

Все между собой переглянулись.

– Все это дерьмо кому-то принадлежит, – заметил Джонни.

– Да, – сказала Тина, у которой, как у крупье, было больше опыта в финансовых и правовых вопросах, чем у них троих вместе взятых. – Но этот кто-то наверняка умер.

Все снова между собой переглянулись.

– Ну тогда ладно, – сказал Тед.

Уолли отказался от попыток заставить Фэй открыть глаза. Она уже давно ничего не говорила, а сейчас даже и не стонала. Уолли пытался сосредоточиться на том, чтобы поддерживать ее голову, но и сам уже очень устал, замерз и, боже, как он хотел пить. И хотя он старался об этом не думать, в уголки его сознания начала закрадываться мысль, что куда легче, куда приятнее будет, если все наконец закончится, каким бы образом оно ни закончилось.

Пока безысходность и капитуляция неумолимо овладевали душой Уолли, он думал о своей маме и удивлялся, почему его всегда так раздражала эта одинокая женщина, которая любила своего мальчика и всего лишь хотела испечь для него немного вафель. Когда он уходил на судно вчера вечером, миллион лет назад, она хотела дать ему свой зонтик, розового цвета, а он от него отмахнулся и сказал: мама, бога ради, он же розовый, – а она сказала: да, но с ним не промокнешь, а если промокнуть, то можно простудиться, – а он сказал: мама, бога ради, я же не ребенок, – и, стыдясь того, что он, мужчина, живет с мамой, тяжело вышел за дверь, даже не попрощавшись. Он даже не попрощался.