— Главное, пускай больше не выпендривается со своими «двумя капуччини».

— Огромное спасибо, Дорин, — поблагодарил я, — за то, что потрудились подняться на трибуну.

Затем Нэнси показала фотослайды. Там были снимки, на которых мы все вместе десять лет назад, и наши невинные юные физиономии улыбаются в объектив. Фотографии однодневной поездки в Дьепп, сцены вечеринок, пикников или просто друзья втиснулись в фотобудку. Ближе к концу была фотография, где нам с Нэнси чуть за двадцать, мы сидим на пляже и целуемся.

Норман сказал, что я «классный парень, и вообще», а потом добавил, что не очень-то умеет речи толкать. Зато он хочет сделать мне подарок на другом языке, на «языке, это, как бы универсальном, на языке музыки». А мы все подумали: «Ого, да неужто? Неужели он наконец нам сейчас сыграет на воздушной гитаре, а?» Ведь сколько мы его ни пытали насчет успехов на этом необычном поприще, никто так и не удостоился чести лицезреть его выступление.

— Это тебе, Джимми! — крикнул Норман.

Панда врубила музыку, Норман застыл в смертельно серьезной позе, упал на колени и начал изображать, что играет. Настал момент разделить с нами всю радость игры на воздушной гитаре.

Казалось бы, если знакомишь друзей с нетрадиционным видом искусства, лучше бы делать это мягко, доступными и небольшими порциями. Человека, ни разу не бывавшего в опере, не станешь приобщать к классике, заставив высидеть весь вагнеровский цикл «Кольцо Нибелунгов». Что же решил Норман показать нам? Коротенькую популярную песенку «Битлз»? Отрывок из второго концерта Родригеса для гитары? Нет, для толпы непосвященных в искусство игры на воздушной гитаре Норман избрал соло в тринадцать минут мотания головой.

Не просто решить, что делать, когда перед тобой прыгает туда-сюда вполне взрослый человек, якобы исполняя классическое произведение рок-музыки на воображаемом электрическом струнном инструменте. Иные зрители пытались беспечно трясти головой: я бы, мол, подпел, да слов не знаю. Некоторые робко захлопали в такт, но их никто не поддержал, и они быстренько прекратили, словно все равно собирались похлопать секунд двадцать. Остальные нацепили добрые, понимающие, примороженные улыбки, как у западных туристов, которые вынуждены смотреть ритуальный танец в Индии. Думаю, Норман где-то и неплохо играл, наверное. Его пальцы как бы брали в нужных местах аккорды; он как бы бренчал по струнам, крутился и раскачивался, но в конечном счете, понимаете, гитара все-таки воздушная.

Как бы музыкальное произведение длилось почти четверть часа, но нам показалось, что вдвое дольше. Измученный, эмоционально опустошенный и потный Норман наконец раскланялся под гром аплодисментов, крики и свист. Крис заорал «бис», но вышло «бис-ой!», потому что кто-то пнул его под столом, чтобы заткнулся. Когда аплодисменты стихли, Норман побрел в бар взять еще галлон сидра, а на сцену снова вышла Нэнси:

— Спасибо большое, а Норман покажет попозже, как самолет врезается в гору.

Нэнси явно распланировала весь вечер, но кое-кто из зрителей спросил, нельзя ли добавить пару слов импровизации.

— Мы с Джимми как-то ехали, попали в пробку, и он оттуда вывел два автомобиля вместо одного.

— И еще он всегда соблюдает правила в сельской местности и закрывает калитки, чтобы скот не разбежался.

По-моему, мы начинаем фальшивить. Если так пойдет, меня станут хвалить за то, что я всегда закрываю зубную пасту, подумал я, но тут же вспомнил, что вообще-то не всегда. Нэнси поняла, что концерт подходит к концу, и вмешалась, чтобы подвести итог:

— Джимми, ты объяснил мне, что выдумал всю эту чепуху со славой, потому что жаждал успеха. Ну так вот, прежде чем ты от всех нас уедешь туда, где вечно светит солнце, друзья и коллеги хотят заверить тебя, что ты на самом деле пользовался большим успехом. Может быть, ты и не появишься в настоящей программе «Это твоя жизнь», но здесь ты самая яркая звезда, Джимми. И я с огромной радостью говорю тебе, Джимми Конвей: это твоя жизнь!

Ее вдохновенная речь помогла мне понять, где мое настоящее место. На маленькой сцене в зале обычной пивной мне было гораздо комфортнее, чем на помпезной сцене с фальшивыми друзьями вроде Билли Скривенса. Мои настоящие друзья искренни, потому что циничны, их дружба мне льстит, потому что они могут быть грубыми, они богаче, потому что беднее. Нэнси передала мне большой красный альбом, а Норман опять включил мелодию из телепрограммы, все столпились вокруг меня, смеялись над фотографиями и вручали мне маленькие сувениры. Норман скрутил косячок, а Панда постаралась не скорчить гримасу, когда он лопухнулся, пустив его по кругу по часовой стрелке.

Мы все пили и пили, а потом подали ужин. И ужин был основательный, не какие-то дурацкие выкрутасы, от которых пухнешь с голоду. Бетти бродила от стола к столу и пристально смотрела на каждого, раз уж не удалось внушить этой компании, что всю пищу надо сразу отдать ей. Все ее хвалили, а она печально пристраивала голову на колени очередного едока. А потом едок замечал, что колени у него почему-то мокрые, и понимал, что Бетти напустила слюней.

Я подсаживался к людям, которых не видел сто лет, смеялся и шутил с друзьями, о которых узнал столько нового. А когда мы все расслабились, меня начали расспрашивать, каково это — встречаться со знаменитостями, сниматься на телевидении, выступать на сцене и в рекламе. Я им честно ответил, что были моменты и увлекательные, и ужасные, но все время я чувствовал пустоту и беспокойство, которые никак не проходили. А про себя подумал: в этот вечер я чувствовал себя действительно знаменитым. Все отрывались как хотели, потому что мы знали: праздник у нас особенный и, что еще важнее, мы его сами себе устроили. Даже Тамсин разулыбалась. Я, конечно же, решил посекретничать с ней в углу, но уж в этот раз собирался о каждом слове доложить матери.

Когда вечер закончился, мы, слегка навеселе, побрели вдоль берега, смеясь и обсуждая вечеринку.

— Теперь-то уж ты не пожалуешься, что мы тебя не проводили как следует, Джимми, — сказал Дэйв.

— Гм, ну да, вроде того, — ответил я смущенно. — Знаешь, иду вот сейчас с вами по пляжу и уже не уверен, что хочу уезжать.

— То есть?

— Ну, после того как вы наговорили, как всем жалко, что я уеду, мне захотелось остаться.

— Правда? — спросила Нэнси с довольным видом. — Это же здорово, Джимми. Может, вернешься в нормальную школу преподавать язык?

— А почему нет? Тамсин как-то сказала, что хотела бы, чтобы я был ее учителем. Даже интересно, а каково учить ребят, которые действительно понимают, что я им говорю.

— Ты бы замечательно с этим справился, я знаю.

Крис, похоже, был несколько сбит с толку.

— А по-моему, тебе на эстраду надо, Джимми. У тебя ведь вроде классно получалось… Что? Почему все вдруг остановились? Чего вы на меня пялитесь?

Наконец люди постепенно начали откалываться от группы, прощаться, и мы с Нэнси остались вдвоем. Мы свернули с дорожки и сели на берегу, хрустя галькой. Я спустил Бетти с поводка, чтобы побегала за волнами. Я прожил на побережье двенадцать лет, но по-прежнему удивлялся той покорности, с какой волны разбиваются о берег днем и ночью.