Но начальник лагеря выгонять ребят не стал, да и Володя оказался против, хотя история со статуей его тоже раздражала. Еще врачиха вмешалась, стала уверять, что у ребят солнечный удар, что они перегрелись и теперь несут всякую чушь про барабанщицу. Вот дети пошли! Дай им волю, они такого напридумывают, что взрослым и в кошмарном сне не приснится. Говорят, в их корпусе опять визг стоял. Ребята из первого отряда напугали девчонок из третьего, которые зачем-то забрались в кладовку. Ватман стащили, тарелку разбили. Если бы эти два гаврика не сидели в изоляторе, можно было бы смело все валить на них.

Но они там, на третьем этаже.

Пару раз бежать они пытались. Открыли форточку и попробовали вылезти, спустившись по связанным простыням. Платон простыни отобрал. Ничего, поспят на голом матрасе, но сегодня ночью он им гулять не даст.

Вокруг административного корпуса во время тихого часа крутилась девчонка, кажется, она их подружка. Вглядывалась в окна. Хорошо, что ничего не заметила, хотя мальчишки хотели ей что-то выбросить из окна.

Платон проводил взглядом выходящих из корпуса Максима все с той же девочкой. Имя у нее какое-то простое… То ли Таня, то ли Маня… Правую забинтованную руку, ярко белеющую на темной футболке, она нежно прижимала к груди.

Окно на третьем этаже продолжало гореть. Штора еле заметно шевелилась.

Значит, они видят, что он здесь. Это хорошо. Больше не попытаются убежать.

– Свет бы им выключили, что ли, – недовольно пробурчал Платон, удобнее устраиваясь на лавке.

И сразу же свет наверху погас.

«Сейчас начнется, – удовлетворенно подумал вожатый, предвкушая веселую ночку. – Если матрас на полосочки не порвут, будут спускаться на шнурках».

Но форточка оставалась закрытой, окно матово поблескивало в темноте.

«А ведь скоро полнолуние», – зачем-то про себя отметил Платон. Немного кособокая луна висела как раз над административным корпусом.

Насладиться прелестями ясной ночи ему не удалось. Свет в палате загорелся опять. И выключился. Потом друг за другом загорелись все окна третьего этажа и так же, друг за другом, погасли. Как будто кто-то очень быстро пробежал по коридору, щелкая выключателями сначала в одну сторону, затем в другую. И тут же свет залил холл первого этажа.

Платон привстал со скамейки.

Творилось нечто странное. В холле никого не было, свет зажигать было некому.

А потом кто-то решил порезвиться с выключателями второго этажа – сначала загорелись окна через одно, потом погасли и вспыхнули те, что до этого были темными. Так повторилось несколько раз, и здание опять погрузилось в темноту.

Платон медленно подошел к крыльцу, тронул ручку входной двери. Она была заперта.

– Вот паразиты, – прошептал он. – Все-таки выбрались. Неужели эта врачиха оставила двери открытыми? Я же просил ее это не делать.

Совсем рядом щелкнул выключатель, и свет загорелся под козырьком крыльца.

Платон почувствовал, как шея его деревенеет и как ему становится трудно повернуть голову, чтобы посмотреть, кто же это сделал.

Выключатель был рядом. Можно было протянуть руку и коснуться его заляпанной краской поверхности. Так он и сделал. Выключатель оказался холодным и немного влажным. Прямо у вожатого на глазах клавиша, звонко цокнув в тишине, провалилась одним краем внутрь, и лампочка умерла. Потом какая-то неведомая сила надавила на верхнюю часть клавиши. Тусклый свет озарил крыльцо.

Цок. Свет. Цок. Темнота. Цок. Свет. Цок. Темнота.

Когда свет загорелся в очередной раз, Платону сначала показалось, что он ослеп, – до того все стало нестерпимо белым. И только когда он начал различать предметы, то увидел, что прямо перед ним стоит огромная белая статуя барабанщицы. Голова у нее была наполовину разбитая. Глаза смотрели пристально.

Именно смотрели. Были они темные и выглядели ярким пятном на белом лице. Темные губы кривились в наглой ухмылке. Рука с палочкой была вытянута в сторону выключателя. Легкий нажим, и все вокруг исчезло. Остался белый силуэт статуи, да от яркого света перед глазами Платона танцевали разноцветные бабочки-искры.

Свет загорелся.

До Платона дошла страшная правда.

– Тебя же разбили! – еле слышно прошептал он.

– Разбили. Но не меня, а ту, другую. А я лежу, закопанная под крестом.

С этими словами барабанщица резко приблизила свое лицо к лицу вожатого, и они оба растаяли во вновь наступившей темноте.

Увидев это, Глебов чуть не слетел с подоконника.

Как открыть фрамугу, они придумали давно, и вот сейчас, распахнув окно, внимательно следили за передвижениями вожатого. Что происходило под козырьком, было не очень хорошо видно. Платон постоял там какое-то время, потом замигал свет и на крыльце возникла статуя. Они обменялись двумя фразами и растворились в резко наступившей темноте.

Серега схватил опасно покачнувшегося приятеля за пятку и втащил в палату. Глебов больно врезался подбородком в батарею, лязгнул зубами и упал на пол.

– Ну? – Щукин удивленно смотрел в испуганное лицо друга.

– Она… она…

– Говори! – толкнул его Серега.

– Там Платон стоял. И она…

– Нет, значит, Платона?

Щукин осторожно выглянул на улицу, потом захлопнул окно – сильно, до упора, до жалобного звона стекла. Задернул штору.

– Так, отсюда надо линять.

– Куда? – с тоской в голосе спросил Василий. – Из окна прыгать будешь? Прямо в нежные объятия этого чудовища?

Оба покосились на штору. Она слегка раскачивалась, как будто бы от сквозняка.

– Может, стоит прочитать молитву и перекреститься? – осторожно предложил Щукин.

– Ага, еще поплевать через левое плечо и натереть лицо чесноком. Ты чего, совсем сбрендил? Она же не вампир и не привидение, а вообще непонятно что.

– Тогда разбить. – Серега попробовал сдвинуть с места железную тумбочку. – Как только она появится под окном, я на нее тумбочку сброшу. – Но тумбочка оказалась неподъемной.

– Ты ее разобьешь, а она потом соберется и тебя разобьет – ни один врач не склеит.

– Врач! – От пришедшей в его голову догадки Щукин подскочил. – Куда делась эта толстая врачиха? Вечером не заходила, ужином нас не кормила. Чего она вообще с нами собирается делать? Или ее тоже… съели?

Ребята прислушались. В корпусе стояла тишина. Абсолютная тишина. Как будто бы в здании совсем никого не было. Ни одного человека. От этой тишины у Глебова мурашки побежали по коже. Было в ней что-то невероятное.

Вдруг стена дрогнула, по пустым лестницам и коридорам прокатился глухой гул. Где-то вдалеке шарахнула дверь.

Ребята переглянулись. У обоих были бледные, испуганные лица.