— Пять пакетов, — стоял на своем Карлуша.

— Пошли отсюда, — резко сказал Снегирь. — Он, похоже, совсем нюх потерял.

Мы сделали всего пять шагов в сторону от торговой точки Карлуши, как он закричал вдогонку:

— Эй, вернитесь!

Торгаш воровато спрятал в баул четыре пакета взрывчатки. Герасим протянул мне форму, я положил ее в рюкзак, ставший заметно легче.

— Ну — с, — Карлуша потер руки. — Тебе повезло, Снегирь, что ты имеешь дело с порядочным человеком. Другой, знаешь ли, мог и охране стукнуть. Проносить взрывчатку на барахолку запрещено…

— Так же, как и форму с убитого стрелка.

Снегирь сплюнул на снег. Карлуша засмеялся:

— Теперь, как я понимаю, вы к Цыгану?

— К Цыгану, — кивнул Снегирь. — Ты не в курсе, где он нынче подвизается?

К точке приблизилась баба в рваной душегрейке.

— На что валенки меняешь? — обратилась она к Киркорову.

— Я здесь хозяин! — выкрикнул Карлуша. — Цыган на барахолку не пробрался. Здесь только его кореш.

— Ну и где он?

— Вроде бы у ворот терся, — нетерпеливо отозвался Карлуша, рассматривая принесенные бабой железки. — Идите же. Работать мешаете.

За чугунными прутьями ворот виднелись крутые затылки автоматчиков. Автоматчики курили, надо полагать, содержимое портсигара Киркорова. Красноватое солнце уже коснулось кромки каменной чаши. Гул толпы стал заметно тише, многие торгаши закруглялись, упаковывая вещи в баулы.

— Цыгана ищете?

Он подошел тихо, как кошка: молодой, стройный и… смазливый. Не помню, когда последний раз я употреблял это слово, думая о каком-либо человеке. Кореш Цыгана был похож на женщину: чистая кожа, припухлые красные губы, длинные светлые волосы. Одет в узкие джинсы, вызывающе подчеркивающие выпуклость паха; короткую кожаную куртку с изображением ангела на груди.

— Цыгана ищем, — ответил Снегирь.

— Я отведу вас к нему, — юноша протянул мне руку. — Вадим.

— Андрей, — глуховато отозвался я, но руку пожал. Она была твердой и холодной.

Вадим представился и моим спутникам — значит, они видят его впервые.

Автоматчики отворили ворота.

— На выход.

Вереница торгашей и менял потянулась со стадиона. Мы, к счастью, оказались в первых рядах, иначе нам не покинуть барахолку до утра.

Началась метель: природе как будто не терпелось скрыть следы муравьиного копошения людей, как и в те времена, когда люди были здесь хозяевами.

Вадим пружинисто шел впереди.

За молчаливым леском открылась пустая улица — два ряда покалеченных многоэтажек.

— Эй, — окликнул провожатого Снегирь, беспокойно озираясь. — Далеко топать-то?

— Уже близко.

Через пару сотен метров перед нами улеглось шоссе, горбящееся ржавыми автомобилями. Вадим двинулся наперерез к виднеющимся за снежною пеленой зданиям, отдаленно напоминающим паруса. В Пустоши я не видел ничего подобного…

Дома соединяла каменная кишка, на крыше которой, — пеньки-буквы — «АЭРОВОКЗАЛ».

Вадим — и мы следом — нырнули в черную пасть входа. Дальше — турникеты, вроде тех, что в метро.

Сначала я увидел три красноватых мигающих глаза: три костра пылали неподалеку от расположенных широким полукругом конусовидных шатров. Затем — широкое ровное поле, самолеты, нюхающие пропеллерами воздух. И уже напоследок — темные фигуры, сидящие у костров.

— Ходынка, — прошептал Снегирь. Что-то в его голосе мне не понравилось…

Мы подходили к ближайшему шатру и навстречу нам поднимались люди. Вспомнилась Москва-товарная, мародеры: этот, как его, Шевченко, со своими сподручными. Те тоже сидели, сгорбившись, у костра, ловя тепло, грея жратву. Время костров, эра костров…

Явственно послышался звон передергиваемых затворов.

— Кто, б… дь?

Голос! — сразу и не понять, человек сказал или прорычал зверь. Шесть либо семь стволов уставились на нас, вызывая холодок под сердцем.

— Вадим, — кто-то у костра узнал провожатого.

Стволы опустились.

Лица, сверкают белки глаз.

— У себя? — спросил Вадим бородача с серьгой в ухе. Тот кивнул, исподлобья поглядывая на нас. В руках у бородача — ружье с красивым деревянным прикладом.

— Сюда.

Вадим, наклонившись, проник в шатер.

— Цыган, — окликнул он темноту. Что-то щелкнуло, запахло бензином. Под потолком вспыхнула тусклая лампочка, провода от которой змеились к клеммам урчащего генератора.

С соломенного тюфяка поднялся мужик, слегка похожий на Вадима. Такая же кукольность, лощеный блеск кожи, глаза навыкате. Вот только он был лыс, и во взгляде читалась усталость.

— Снегирь, здравствуй, — Цыган, похоже, ни на йоту не удивился нашему появлению, а на меня и Киркорова он и вовсе не обратил никакого внимания. — Я знал, что ты явишься.

Вадим приблизился к нему, ластясь, словно кошка. Я никогда в жизни не видел целующихся мужиков: поцелуй Вадима с Цыганом был долгий, глубокий. Я отвернулся, опасаясь, что меня может вырвать.

— Теперь иди, крошка, — Цыган шлепнул юношу по жопе. — Нам с этими людьми надо переговорить.

Вадим, виляя бедрами, покинул шатер.

Цыган повернулся к нам. На его башке, как в зеркале, отражалась лампочка.

— Рад видеть старого партнера… — начал Снегирь.

— Без прелюдий! Сразу к делу.

— Ты, Цыган, знаешь, что нам нужно.

— Знаю. Но не знаю, что есть у вас.

Снегирь кашлянул.

— Тридцать килограммов пластида.

На лице Цыгана не отразилось ничего.

— Пластид? Недурно…

Он подошел к параше. Желая струя загрохотала, как маленький водопад. Помочившись, Цыган повернулся к нам, неторопливо упаковывая сизую мотню.

— Так что? — в голосе Снегиря слышалось нетерпение.

Цыган отворил дверцу железного шкафа, стоящего в головах его постели, достал холщовый мешочек.

— Здесь, как и в прошлый раз, ровно тысяча доз.

Снегирь взял мешочек.

— Андрей.

Я скинул рюкзак с плеча и выгрузил на пол шесть черных пакетов.

Крадучись, вошел Вадим, наверное, почувствовал: сделка завершена. Цыган кивнул нам, прощаясь. Мы покидали шатер, слыша за спиной звук поцелуя.

— Пидоры, — пробормотал сквозь зубы Киркоров.

Мы, стараясь держаться у стен домов, двигались в сторону барахолки. Рюкзак стал легким, как пушинка, и усталое плечо только что не пело от радости.