Они вышли, сторожась, оглядываясь по сторонам на каждый всхрип ветра, скрип ветки, к проливу, перешли пролив по льду, поднялись на берег напротив толстостенных, мрачных домов Ребалды. А теперь куда?.. А теперь — устеречь корабль. Все равно, куда он пойдет. Военный корабль. Они все плывут на Восток. Доставляют в Восточную Сибирь оружье и еду. Мы с тобой — оружье; мы с тобой — самолучшая еда.

Они оглянулись на Анзер. Вот она, Голгофа-гора. Когда-то здесь преподобный Елеазар Анзерский… Брось. Мы все здесь мученики. Все мы мученики Зимней Войны, но нет у нас исхода из нее. У всех здесь одно Распятье: у проституток и воров, у святых и солдат. Здесь расстреляли наших Царей. Помнишь Заяцкий Остров?.. Как не помнить. Мы с тобой там и спознались. Палач Генька Новиков бил духоборов плетьми, наотмашь. Мы, православные, сбились в кучку, молча глядели. Духоборы кричали: прекрати истязанья, не мучь, застрели лучше! Им стали руки вязать за спиной. И тут ты вышла вперед. И покрестила всех широким крестом, по-мужски, по-священничьи. И крикнула: меня стреляйте! А святых людей в покое оставьте! Вам крови надо?!.. — вот кровь, вот грудь, пейте!.. И корябала ногтями шею, ключицы, кости грудные, сосцы. Изверги прекратили сечь бедняг, а Новиков выпучил на тебя глаза, как на диковину. Помнишь, как он заорал?.. — «Всех сволочей на мороз!.. а самоубийцу — ко мне!..» Это я-то — самоубийца была?.. ну да, ты, ты, кто ж еще, так запросто себя под пули подставлять, под истязателя класть… И тебя потащили к нему. Да, и меня поволокли к нему, и я ночью выколола ему глаза его же ножом, он лежал на мне, а я вытащила нож у него из кармана штанов, открыла большим пальцем, ткнула лезвием в морду, под лоб. Почему у них у всех морды, не лица?! Почему — волчьи оскалы?! Волк — благородней. Волк человечней. В волке — дух. В них…

А после надзирателям сказала — упился, спятил, впал в белую горячку, сам себе зенки выковырял, спьяну…

Вон он, вон, Голгофо-Распятский храм! Белый кирпич, красный по швам… шрамы по стенам от выстрелов, взрывов… разрушенный. Гордо тянет шею к Солнцу, к звездам. Стоны людей оттуда, изнутри, тоже к звездам летят. Звезды как глухие. Им и дела нет до нас. Христос ждет, ты знаешь. Он дает нам право ломиться одним-одинешеньким до последней черты. До края. Когда мы занесем ногу перед пропастью — Он к нам придет.

Точно придет?! Ты не врешь…

А ты — не веришь?!..

Они постояли на берегу, в снегу, набивавшемся в валенки, поглядели еще с минуту, в молчаньи, на срезанную ветрами и взрывами главу Голгофо-Распятского храма. Покрестились. Услышали, как в Анзерском скиту, в храме Пресвятой Троицы, с колокольни ударил, звенькнул холодный тонкий колокол, будто льдинка разбилась.

Они пошли, пошли ходко, загребая валенками снег, прочь от заметенной пристани с одиноким, источенным древесным жучком спасательным кругом, по заснеженной широкой отмели, на всхолмье, дальше от пролива. Избы глядели в них из вечереющего лилового, хмарного сумрака огненными, желтыми кошачьими глазами, звериными, горячими оконцами. Им надо было как можно дальше отойти от людных мест, выбраться к заливу, к свободной воде, раздобыть лодку, крепкую, не дырявую, с веслами, и гнать, гнать в открытое море, туда, где глаз выхватит на сшиве неба и воды корабль. И плыть, плыть к кораблю, налегать на весла, махать козьим платком, вопить, крутить руками: мы здесь!.. Мы здесь!.. Возьмите нас на борт!.. Увезите нас!.. Спасите нас!..

Побег обнаружили. Собаки были науськаны. Солдаты напялили ружья и автоматы наперевес. Федька Свиное Рыло трещал отборными матюгами, как трещотка, у него аж зубы заболели. За побег — пуля. «Нет, лучше мы сожжем их живьем!.. На Анзере!.. На Голгофе!..» — скалился Федька, вспоминая худое костлявое тело женщины, проигравшей ему в карты, когда-то бывшее нежным и стройным.

Солдаты рассыпались по лесу, отпускали с поводков собак, бестолково, для опуги, стреляли меж деревьев, палили в пихты, принимая их черные стволы за тощих длинных лесных людей. Случайно убили монаха, выбредшего из скита за шишками на растопку печи — под пулю подвернулся. Монах лежал в сугробе ничком, распластав руки в широких рукавах рясы, как черный коршун в полете, ушанка слетела с затылка, валялась рядом, и ветер пошевеливал на лысой голове редкие рыжие волосенки. Солдат, убивший монаха, пнул его сапогом в бок.

«Одежонка хилая, даже не стащишь на утепленье, кому эта черная тряпка нужна», - брезгливо поморщился. Федька Свиное Рыло наклонился, дернул с шеи убитого бечеву. Золотой крестик закачался на оборванной веревки в его кулаке.

«А это что?!.. Пожива, пожива!.. Глупый ты, Нефедка, у монаха всегда есть что взять: или крестик золотой, а пускай и серебряный, или камилавку, или… ну, там, панагию, они на себя всякие украшенья цепляют, — или, к примеру, дорогой муаровый мафорий, такой шарф цветной, переливается красиво… они, батюшки-то, им обвязываются, когда службу служат… а эти, схимники, бывает частенько, ховают под рясу эти мафории, епитрахили… прячут их, чтоб не отняли, не конфисковали… они ж дорогие, собаки, парчовые!.. так что ты и монаха копни, и что-либо выкопаешь из-под него… учить вас, несмышленышей, да учить…» Федька перевернул ногой в сапоге монаха на спину, и оба поганца закричали — у мертвеца живые, синие, как два сапфира-кабошона, глаза были широко раскрыты, глядели в синее зимнее небо. «Тикай отсюда!.. небось сейчас очнется… а вдруг он святой?!.. и взлетит над нами, а мы…» Они побежали через лес, путаясь в буреломе, прижимая к себе ружья, пахнущие смазкой, и пистолеты на боку в кобурах.

«Поймаем — убьем!.. А прежде чем укокошим — попытаем всласть!..»

Беглецов не нашли. В лесах близ Ребалды могла укрыться беспрепятственно дивизия. А море… Ледяные торосы, шуга, плывущее в заводях сало, лысые камни, чепрачные чайки… Море, голое, как голая ладонь, было самым надежным укрытьем. В море тебя не найдет никто. И посланная пуля упадет в моржовую полынью, и веселая треска, плеснув хвостом, проглотит ее, вместо Царского перстня.

Сесть в линкор, направлявшийся на Восток.

Стоять часами на железной палубе; глядеть на ужас орудий, в черноту дул, на дудки узких пушек; креститься на восходящее Солнце; знать, что Война не кончается и не закончится никогда.

Они сели в корабль, плывущий на Восток, и они не знали, что английский эсминец с Цесаревной на борту проплыл мимо них на Запад; корабли прошли мимо друг друга ночью, когда Ледовитый Океан грозно сдвигал, наворачивал горы хрустальных льдов на железные корабельные борта. Линкор прошел мимо эсминца. Военный корабль — мимо военного корабля. Они не тронули друг друга, не послали друг другу приветственные смертоносные сигары торпед. Они даже не зажгли корабельных огней. Они проскользнули мимо, как тени, как серые призраки, лишь можно было вахтенным, напрягши зренье, различить под роями зимних колючих полярных звезд укутанные в чехлы, как в шубы, орудья да медовый, еле различимый золотистый нежный свет в круглых иллюминаторах кубрика. Вахтенному на линкоре показалось, правда, что на эсминце, прямо на носовой палубе, стоит неподвижно женская фигурка, вся в черном, и в руке у нее… о, она защищает ладонью пламя… неужели свеча?!.. на ветру, на открытом морском ветру, на просторе, в Ледовитом злом Океане… по ком жжет она свечу, за кого молится?.. это так по-русски…