Григорий Астахов заметил на одном из них хромовые офицерские сапоги.

– Раздевайсь! Будя, покуражилась ваша власть над казаком!

Пленный поглядел в его рыжие, злые глаза. Проговорил трясущимися губами:

– Что же вы делаете, суки? Хотите убить – убейте. Но не измывайтесь!

Астахов неожиданно шагнул вперед и ударил партизана по лицу. Постоял, сопя, сжимая и разжимая кулаки, наблюдая за тем, как пленные с серыми, помертвевшими лицами стягивают с себя одежду. Пальцы не слушались, дрожали. Пуговицы, крючки не расстегивались. Путались шнурки, завязки. Казаки хмурились, молча ждали.

Лишь Астахов терзал шашку, торопил:

– Живей, живей.

Полуголые партизаны, еле сдерживая крупную дрожь, стояли опустив головы. Страх тонкими иглами колол спины. Остро пахло потом.

Астахов вырвал из ножен мерцающую шашку. Сердца провалились куда-то вниз, на секунду перестали биться. Тонко и зло взвизгнул клинок. Разрубленные тела, словно сырые туши мяса, рухнули на землю. В прыгающей руке Астахов держал окровавленную шашку. Тяжело дыша, вытирал лицо свободной рукой. Его круглые и белые от бешенства глаза незряче смотрели на окружающих казаков.

На следующий день местные жители похоронили убитых там же, у старой мельницы. Выкопали неглубокую могилу, установили большой чисто струганный крест. На кресте надпись:

«Господи, прими их дух с миром».

* * *

В молоке тумана рядами высились искристо-синие снежные сугробы. Снег, налипший на ветках, лохмотьями свисал с промерзших деревьев.

На лесной дороге партизаны перехватили партизанский обоз. В обозе было трое саней с мукой, крупой и кое-каким реквизированным барахлом. Охраняли обоз двое конных казаков, на санях урядник.

Каурая лошаденка, впряженная в передние сани, резво бежала, взбивая копытами комья снега. Урядник лежал на мешках, дремал, завернувшись в тулуп. Партизаны, прячась в лесу, обстреляли обоз из винтовок. Первым выстрелом был убит здоровый бородатый возница на передних санях. Пуля попала ему прямо в голову, и он упал лицом на дорогу. Крестьянин на вторых санях замахнулся кнутом на лошадь кнутом, но хлестнуть ее не успел. Второй выстрел уложил и его.

Верховых сняли несколькими очередями из пулемета. Билась в постромках каурая лошадь. Неказистый мужичонка в рваном полушубке соскочил с саней и петляя как заяц укрылся в лесу. Испуганные лошади понесли. Последовало еще несколько выстрелов сразу из двух винтовок. На скаку, через голову упала срезанная пулей лошадь, сломав дышло, опрокинула накатившиеся на нее сани.

Урядник был ранен, прикусив губу, тоскливыми глазами смотрел в небо. Боец партизанского отряда стаскивал с его ноги сапог. Остальные партизаны грузили в сани рассыпавшиеся рогожные мешки с продуктами. Сапог не снимался, и партизан изо всей силы дергал ногу раненого. Наконец он стащил оба сапога, вытер с них рукавом телогрейки кровь и сунул в вещмешок. К нему подошел комиссар отряда Пятницкий.

– На хрена тебе сапоги зимой? – спросил комиссар и переступил с ноги на ногу. Снег захрустел под его валенками. – В пимах же теплее.

– Так офицерские! Пригодятся. Летом носить буду.

– Убьют тебя до лета. А не убьют, так я сам пристрелю. За мародерство! Закругляйся с барахлом. А то нас сейчас казачки за своих прищучат. Я казаков в деле повидал. Звери еще те. Кроме своих никого не жалеют. А партизаны для них не свои. Обида у них на советскую власть. Уходим!

Сплюнув на снег, комиссар отошел. Партизан выматерился вполголоса:

– Пристрелит он! Много вас тут таких командиров. Я тебя сам скорее пристрелю, курва жидовская.

Вытащил из-за пазухи наган, деловито прижмурив левый глаз, прицелился. Хлестко ударил выстрел. За ним второй. Раненый урядник дернулся, мелко засучил ногами и затих.

* * *

Партизанский отряд «Красное знамя» на санях уходил от погони. Каратели висели на хвосте. Погиб командир отряда. Несколько партизан было ранено. Отрядом командовал комиссар отряда Пятницкий. Уходили на запасную лесную базу.

Скрипели полозья, иногда подбрасывало на жестких ледяных кочках, сани заносило на поворотах дороги. Стучали конские копыта, шипел снег под полозьями.

Комиссар нервничал, погиб командир, а у него самого почти не было никакого военного опыта. До войны он был учителем истории в школе. Знал местность, людей и неплохо справлялся со своим комиссарскими обязанностями. Комиссар молчал. Ехали долго. Отсидел одну ногу, устроился по-другому, на другой бок. Тронул возницу за рукав.

– Григорий, поворачивай на хутор. На базу не пойдем, не довезем раненых. Поморозим их в землянках.

В санях вместе с партизанами сидел мальчишка, которого подобрали в деревне. Местные сказали, что он сирота, из беженцев. Как-то прибился к деревне. Да так в ней и остался. Хотя никому он там был и не нужен. У селян самих детей мала меньше. Мужики кто на фронте, а кто и в лесу. Ел, что дадут, спал, где придется.

Сотня есаула Щербакова, словно волк вокруг овчарни, кружила вокруг хуторов. Причем как волк, уверенный: здесь прячется добыча.

Ночью к Щербакову прискакал верховой с информацией о месте нахождения партизанского отряда. Казаки были подняты по тревоге и, развернувшись в цепь, начали прочесывать лес.

Сотне был придан отряд отряд полицейских из зондеркоманды.

Дозорное охранение, отец и сыновья Алпатовы, бросили караул и ночью ушли в свою деревню. Усталые партизаны спали, не зная, что их предали и они уже обречены.

На рассвете верховые разведчики заметили в лесу несколько стоящих домов. На натянутой веревке висело заледеневшее на морозном ветру белье.

Щербаков спешился. Передал повод ординарцу.

– Тут они, голубчики! – выдохнул Щербаков, рассматривая в бинокль безмолвный лес, серые молчаливые избы.

– Почему так решили, господин есаул? – потянулся к нему ординарец.

– А вон посмотри. Вишь, бельишко висит? Да не простое бельишко, все сплошь мужское исподнее. Откуда в этой дыре мужиков-то столько?.. Вот я и говорю. Здесь они.

Сотня спешилась, передала лошадей коноводам и перебежками двинулась в этом направлении.

Пятницкий всю ночь не спал, курил, писал донесение в штаб. Печь еще не остыла, но по полу тянуло холодком. Раздевшись до нательной рубахи и оставшись в ватных штанах и валенках, он ходил взад и вперед по деревянному скрипучему полу.

Хозяйка с детьми, еще с вечера взяв с собой тулуп и подушку, ушли спать в натопленную баню.

Мальчик забился за печку. Пятницкий укрыл его полушубком.

Уже под утро комиссар разулся, развесил носки и портянки над печкой. Забылся тревожным солдатским сном.

Перед рассветом из одной избы по нужде вышел партизан, увидел приближающуюся цепь вооруженных людей и закричал: