Где вы, сыны Адама из сынов Израиля?

Что наш персонаж, хозяин жизни, герой дармовых харчей? Валяет ваньку, играет под дурачка? Как он там, что поделывает? Не скучно ли ему без нас? Да он супчик за марочку варит.

Подкатывает утро, серое, промозглое. Дождик со снежком. Мартовская погодка. Часов пять, начало следующего. Супчик сварен. Персонаж доволен, жуёт, сопит. Некоторое время тому назад произошло событие. Так, происшествие, недоразумение. Скончалась супруга. Приехали, конечно. Скорые помощи, полицейские с мигалками, юноши в штатском — следователи в джинсах и свитерах. Поставили диагноз: самоубийство. Персонаж ни при чём. Гулял с собачкой. Алиби полное, на четырёх лапках. Гражданина, бесспорно, поспрашивали юноши в джинсах. Не был, не видел, не ожидал. Весь отсутствовал. Прискорбное событие, вызывает недоумение. Сам никак не отдышусь. Взволнован и без понятия. Натурально, уехали. Чем заняться? Всё-таки нарушение общественной жизни. Нашёл. До утра мебель двигал. А не спрятала ли сердешная где марочку? Может, между шкафом и стенкой? Или прямо в стенке? Надо обстукать. Обстукал от пола до потолка. Нет ли среди белья, посуды, прочих хозяйственных принадлежностей? Всё вынул, каждое блюдце с внешней и внутренней осмотрел. Не прилипло ли? Особенно много интимные принадлежности заняли времени. Там-то удобнее всего спрятать. Много работы оказалось. Даже притомился. Мебель на место поставил. Разложил, как было. Дело сделано. Мир и благоволение. И аппетит. Да, разыгрался, не будем скрывать. Номад большого города удовлетворён и безмятежен.

Где вы, сыны Израиля? В Израиле, наверное.

Задержимся ещё чуть-чуть. На умиротворяющем, навевающем дрёму. Успокоительном, как ландышевые капли. Отвлечёмся. Весна. Медленный апрель. Дятлы играют в любовь, — возраст позволяет, — и не только они. Линяют белки. Лесок рядом. Есть желание, наблюдай. Почему не стать юным натуралистом на час, другой. Вылезают грибы. Строчки, сморчки? Солидно перебирает лапками, солидно и с достоинством взлетает сойка — буржуа пролетарского перелеска. Существо полное, прилично одетое, недорого, но со вкусом. Средний класс. Оперение цвета туманного утра. На заре ты её не буди… Появился вьюнок. Рыжая прошлогодняя листва, — цвет листьев, когда много молока и мало кофе, — и среди неё сиреневые лужи. Много срубленных берёз и сосен ещё с прошлого… Чистка леса от уставшего жить. Тихо. Ветер шевелит, гоняет с места на место старую листву. Навевает благообразие. Редко мелькнет жёлтое, красное, синее пятно. Кто прогуливается, медленно, стремясь продлить… Бегуны, те бегут. К кардиологу, наверное. Тропинки петляют, запутывают, шумит по-немецки кустарник. Лесная тропа Адальберта Ш. привела героя к счастью. Куда нынешние ведут?

Но будем надеяться, что если сейчас плохо, то когда-нибудь станет иначе.

Фрагмент

Он отказался. Знал, что и как будет. Траурные лица, картонные слова. А глазки блестят при виде стола, уставленного бутылками. Холодные закуски, кутья. Подадут и горячее. Поминки всегда вызывали у него отвращение. Поминать надо молча, в одиночестве. Без подлой радости, что это не ты. Пока не ты.

Там уже произносят, говорят, лепечут. Забудут, зачем пришли, не допив последний стакан.

Декабрь. Кладбище чёрт знает где. Новое. Ни кустика, ни деревца. Пустырь. Метель, и как-то неестественно быстро стемнело. Мне хочется домой.

До города довезли. Сниму пальто. Он не снял. Став посреди комнаты, стоял долго, тупо уставившись на шкаф с энциклопедией Брокгауза. Начал оттаивать. Не торопись. Это состояние само оставит тебя. Тряслись руки. Знобило. С трудом снял пальто. Надо избавиться от звуков. Траурной музыки, ветра. Мёрзлая земля ударяется о крышку. Наконец закидали. Могильщики с лопатами исчезают в метели. Мело, мело.

Лёг на диван, укутался в одеяло, бутылку с горячей водой к ногам.

Слева, на тумбочке, в большой голубой папке лежала рукопись. Последняя страница начиналась с точки. Ниже, с красной строки два слова:

«Что скажешь?»

Он открыл папку и стал читать. Без перерыва и до рассвета. Озноб то проходил, то накатывал и покрывал с головой. Читал, не вставая, не меняя позы. Левой рукой беря страницу, правой откладывая прочитанную.

— Всухомять живу. Сам решил. И отказался. Жизнь вокруг идёт и оживляет местопребывание. Но не устраивает по обстоятельствам. Решил сохранить свободу выбора. Говорят, выбор, выбор. Выбирай. Можно свободу, а можно не. Второе сытнее, покойнее и обеспечивает. Благосостояние и прочее. Но манкирую намеренно. Сознательно гол, и горизонт открыт. К тому же не умею. Раньше старался, но не вышло. У всех да. У меня наоборот. Понял и отошёл в сторону.

Знаю, сегодня живёшь. Завтра отошёл в мир иной. И нет. След затерялся, простыл. Не отыскать и с гончими. Поэтому не тороплю. Наблюдаю издали и со стороны. Утром подставила кулак под нос и спросила, чем пахнет. Сказал, смертью и поцеловал руку. Покорно. Я и всегда смирный. Смирился, но не горжусь. Унижение паче гордости. Знаю. Но в обыденной не использую. Таково правило. Сам установил.

Всухомять жить не просто, но сохраняет перспективу. Под парусами, на вёслах. Наконец только тень. И гребёт. В царстве тишины и безопасность гарантирована. Гротеск, конечно. Но приятно. Сам не выдумываю, Приходит, высказываюсь про себя. Нет посещения, пребываю в молчании. Как только, так сразу. В голову не беру и не складываю там на будущее. Оно сомнительно, и лишняя тяжесть ни к чему. Но память на всякий случай сохраняю. Помню Сучье Вымя и много ещё. Ничего не выдумываю, не умею. Жизнь подскажет, в какую двигать. Конечно, не в ту.

«Секиры, — говорит, — на тебя нет. Отсекнуть бы и успокоиться».

Усекновение главы. Всё знает. Уважаю, не без трепета. Жизнь любимой устроил. Не жизнь. Так. Все давно в процветании, по уши и с головой. А моя! Сочувствую. Готов присоединиться. Вместе веселее через Ахеронт или Стикс. Мало ли что. Взаимопомощь гарантирована. Всегда возможны неожиданности. Всё не учтёшь.

Заблуждения сердца и ума довели. Демокрит смеялся, Гераклит плакал, Евгений опохмелялся. Корвалолом. Сучье Вымя любил. Любил пейзанок. Дивные грации сельской местности. Без намёка на городскую цивилизацию. Простые, как стручок гороха. Похищение Европы, радости там- и самиздата, речи Леонида Ильича и структурализм в городе Тарту. Стукачи, обкомовские мальчики на крыше «Европейской» и порнографический рассказ. Выиграл конкурс, занял первое место. И приз. Был. Бутылка водки, без закуски. Город Пушкин, Пролетарская улица, дом номер. Женитьба Фигаро и Странствия Вильгельма. Странствия заканчиваются и начинается жизнь. Лучше б без неё обойтись. Задержаться где-нибудь на полпути. Но законы жанра требуют продолжения.

За окном собака лает по-зимнему. Закат догорел и обуглился. Стало темно и ветренно. Моя сказала: «Плюнуть некуда от твоих мыслей, мыслитель».

Однажды раздаётся звонок. Был удивлён и озаботился. Кто? Давно не было. Некому и не о чем разговаривать. Но трубку поднимаю, раз звонит. Незнакомый и мужской. Вызывает в Комитет безопасности. Никогда не был и взволнован чрезвычайно. Но вдруг осмелел, в голове повернулось и ставлю вопрос, какая надобность во мне, никчемном, и что такое могло случиться. Слукавил и ответа не дал. Мол, только придите, и всё разъясним. К взаимному удовольствию. Ишь ты, к взаимному. Ясно, утаивает. Но возражать остерёгся и дал согласие на прибытие в назначенное. Стал думать. Трубку повесил и думать. Как там у них и зачем понадобился столь неотложно. Ответ не поступил и отказался. Приду, узнаю. Сам не заметил, как произвёл уклон в ненужную. Вот теперь. Надеюсь, вывих исправят. Безболезненно и с применением анестезии. Очень хорошо.