Нам не привыкать, один маркиз де Кюстин чего стоит, но тем не менее я хочу защитить аббата Шаппа. Кто знает, какие цели преследовала его поездка, помимо астрономических. А к отбору фактов XVIII век относился очень внимательно. Понятное дело, Сибирь напугала бедного аббата: и холодно, и еда непривычная, и обычаи непонятные, вот он и вылил свое негодование на бумагу.

Я не читала астронома и историка аббата Шаппа, но «Антидот» читала внимательно. Не было бы «Путешествия в Сибирь», не было бы и «Антидота», а он очень хорош подробностями быта того времени. Споря с аббатом, Екатерина все время его цитирует, и тут же гневно опровергает, объясняя, как это есть на самом деле.

Аббат писал свое «Путешествие…», когда Екатерина еще ходила в великих княгинях. К ней автор отнесся уважительно и сочувственно, представив ее читателю личностью гениальной, всегда с книгой – вообще выше всяких похвал, но, к чести Екатерины, она на это не купилась. Она обиделась за Россию, за русских. И вообще – кто ты такой, чтобы нас критиковать?

Судя по цитатам, приведенным Екатериной, в книге аббата действительно очень много вранья и странных утверждений. Например: «Женщины (русские, разумеется – Авт.) не знают других удовольствий, кроме чувственных». Согласитесь, смелое утверждение для француза, который и языка русского не знает. Описывая быт крестьян, аббат не пренебрегает каждой мелочью, а Екатерина также мелочно все это опровергает: русские вот так топят печь – нет, совсем иначе, они вот так варят отвратительную капусту – щи, которой только и питаются, – нет, не так, возражает императрица, и тут же нападает – а ваш луковый суп из одного лука – питательнее?

А мне в работе «Антидот» очень пригодился. Читатели моих «гардемаринов» могут вспомнить эпизод в бане, когда де Брильи вынесли оттуда бездыханного. «Тулуп – это халат на меху», «баня – это вертеп, где не моются, а занимаются развратом», «в бане русские яростно секут друг друга розгами» – это все утверждения аббата Шаппа. И таких ляпов в книге его множество.

Но есть вполне внятные описания России и не совсем понятные ответы Екатерины. Шапп пишет про Сибирь: «…губернаторам легко злоупотреблять своей властью, что они почти всегда и делают». Екатерина в ответ с обидой, мол, они бы делали зло, но на сей предмет крылья у них коротко отрезаны». Но ведь вранье, господа! Ни шута эти крылья не обрезаны, за 250 лет так и не удалось сделать эту хирургическую операцию. Одно утешает, эти губернаторы с необрезанными крыльями летают в мире повсеместно.

И уж совсем смешно. Шапп пишет: «…человек в России есть товар, часто продаваемый по низкой цене». О чем здесь Екатерине II спорить? Разве что о цене, что иногда она бывает весьма немалой. Но Екатерина находит ответ: «Ложь! Таково нет». И как-то получается, что эти два автора друг друга стоят. Один-один! – то есть ничья.

Павленко условно делит правление Екатерины II на три периода, и, соответственно, каждый из этих периодов определяет поведение и поступки императрицы. Первый период – начало царствования. Власть Екатерина получила относительно легко. Теперь надо было удержать эту власть, а это оказалось гораздо труднее. Если забыть про убийство законных претендентов на трон – мужа и пленника Ивана Антоновича – то можно сказать, что Екатерина вполне благополучно справилась с этой задачей. Она сохранила трон, приобрела опыт и людей, на которых можно было положиться.

Второй период – время зрелости, то есть время реформ, побед на суше и на море. Она полная хозяйка России. Она вся проникнута идеями энциклопедистов и просветителей. Ее «Наказ» переиздается, а во Франции запрещен к изданию. Она проповедует свободу и веротерпимость.

Сейчас мы переходим к третьему периоду ее царствования. Екатерина II уже немолода, и силы не те. Сейчас ее интересует больше внешняя, чем внутренняя политика. Храповицкий приводит в своем дневнике слова императрицы: «Теперь за законы не могу приняться, но думаю, что могу взяться за историю». Интерес к истории все поставил с ног на голову. Виной тому была Великая Французская революция.

Вначале Екатерина не отнеслась к этому серьезно. И удивительное дело, в голове ее никак не складывались вместе пазлы под названием «просвещение», «Вольтер», «свободомыслие» и «революция», то есть те идеалы, которые она проповедовала всю жизнь. Для нее французская революция и восстание Пугачева называлось одним словом – бунт. А бунт, как она понимала, возникает не от несправедливости правителей, а в крайнем случае от их слабости, а если совсем быть точной, то от податливого и неблагодарного народа, которого одурачивают властолюбивые мерзавцы и негодяи. При известии о взятии Бастилии она сказала Храповицкому, сказала не столько с опаской, сколько с раздражением: «Какой же Людовик XVI король, он всякий вечер пьян, и им управляет, кто хочет».

Негодование по поводу происходящих во Франции событий, Екатерина изливала в письмах к Гримму.1790 году она писала о депутатах Национального собрания: «Я полагаю, что, если бы повесили некоторых из них, остальные бы образумились». Из этой фразы можно видеть, что либеральные идеи были забыты, она стала консерватором, жестким и решительным.

А что ее подданные? Идеи Вольтера оказались заразительными. В России появилось много людей, особенно среди молодежи, которые всей душой сочувствовали французской революции. Очень показательна в этом смысле история молодого графа Павла Строгонова. Не могу не рассказать о ней, уж очень она необычна.

Сын одного из богатейших людей России, известного мецената А.С. Строгонова – Павел Строгонов – появился во Франции в 1789 году. Ему было 17 лет. До этого он вместе с учителем Жильбером Роммом жил в Женеве, где проходил курс наук. Париж весь в кипении, происходят выборы в Национальное собрание. Жильбер не пропускает ни одного собрания, разумеется, таская с собой ученика, считая, что юноше это очень полезно для пополнения образования. Где здесь думать о пополнении образования? Жильбер пишет отцу Строгонову в Россию: «Мы не пропускаем ни одного заседания в Версале. Мне кажется, что для Поля это превосходная школа публичного права. Он принимает живое участие в ходе прений. Великие предметы государственной жизни до того поглощают наше внимание и все наше время, что нам становится почти невозможным заниматься чем-либо другим».

После взятия Бастилии и учитель, и ученик в одном порыве решили, что не дело Павлу носить фамилию Строгонов. Аристократы сейчас не в моде. Был граф Павел Строгонов, появился гражданин Поль Очер. Ромм основывает революционный клуб «Друзья закона» на деньги Павла: снимается помещение, заводится библиотека. Поль становится первым членом клуба и библиотекарем. Назначение библиотеки не просто книги читать, но усовершенствовать нравы.

Хозяйкой квартиры, в которой разместились «Друзья закона», была небезызвестная Турень де Мерикур – Дева Революции, «Красная амазонка»! И известная куртизанка по совместительству. Павел Строгонов, судя по портретам, был очень хорош собой. Красная амазонка стала его возлюбленной – совсем в стиле эпохи.

В августе 1790 года Поль Очер был принят в якобинский клуб. «Жить свободным или умереть!» – такой был девиз у якобинцев. Очер работал на революцию, произносил пламенные речи, посещал комитетские собрания, открыто носил красный фригийский колпак – он был заметен. Но скоро инкогнито Павла Строгонова было разоблачено, парижане узнали, кто скрывается под именем Очера. Грустный, смешной и курьезный случай: умер слуга Попо, и эти два дурака, иначе не скажешь, Ромм и Очер, устроили ему «революционные похороны», без священника, но с Декларацией прав человека и гражданина. Декларацию, на которой оба подписались собственными именами, положили в гроб. Об этом пронюхали газетчики, оказывается Поль Очер – законный сын «русского сатрапа Строгонова»! Горячий материал попал в печать, газеты попали в Петербург. Но и до газетной публикации в столицу поступали тревожные сообщения. Наш посол в Париже И.В. Симолин в июле 1790 года в рапорте подробно описал, в каком виде и с какой особой под руку появляется на улицах молодой граф Строгонов. Петербург рекомендовал юному революционеру немедленно вернуться на родину.