Мы едем в Кремль, через 5 минут приезжает Павел, а затем Ал. И. уехал прямо на дачу. Светлана устала — идет прямо в постель. Вася разнервничался от всех переживаний, кидается на постель и истерически рыдает, мы упиваемся валериановыми каплями и только спустя 1/2 ч» когда узнаем по телефону, что все на местах, пьем чай и обмениваемся впечатлениями…»

При Сталине агенты ГПУ, потом ОГПУ, потом НКВД слушали, что говорит народ, и докладывали об этих разговорах «наверх». И после пуска метро они тоже в справке с грифом «Секретно» доносили секретарям МГК о разговорах народа по этому поводу. Причем и о положительных высказываниях, и о злобных. Среди людей не осталось незамеченным посещение метро руководителями страны. И среди восторженных разговоров о том, что людям посчастливилось вблизи видеть Сталина и Молотова и даже говорить с ними, агенты сообщили и о следующих разговорах:

«На ряде предприятий рабочие ВЫРАЖАЛИ ОПАСЕНИЯ, почему т. Сталин рискует, совершая поездку в общем поезде, где могли оказаться всякие люди. Например, т. Ветков (Дорхимзавод) говорил:

«По-моему, поездка т. Сталина на метро правильна. Но если эта поездка не была организована, не было проверки и подготовки, кто будет пассажирами в это время, тогда нельзя было ездихпь тов. Сталину. Нельзя подвергать вождя опасности».

Группа учеников ФЗУ завода им. Сталина (Седин, Нермель, Бобылев), побывавшая на метро до поездки т. Сталина, была восхищена этим строительством. По поводу поездки т. Сталина они говорили:

«Тов. Сталин, Каганович, Молотов, Орджоникидзе зря ездят так просто. Среди молодежи много хулиганья: и такие люди могут пропасть ни за что. А это испытанные вожди. Как бы предупредить, чтобы в следующий раз не ездили так просто»».

Секретарь ЦК Сталин наверняка эту сводку прочел, но выводов не сделал. Председатель Моссовета в те годы В. П. Пронин, хрущевец, сообщает:

«В 1939–1940 годах был такой порядок. Шла интенсивная застройка столицы. Сталин еженедельно ездил по стройкам Москвы. И часто я его сопровождал. Он сам назначал, куда едем. Садимся в одну машину. Часто другой, с охраной, не было. Рядом с шофером начальник личной охраны генерал Власик, на втором сиденье я, рядом Сталин, позади Щербаков, Жданов или Молотов. Это бывало обычно под вечер. Приезжаем на место. Сталин выходит из машины, начинаем ходить по стройке, обсуждаем планировку, застройку и т. д. Народ собирается. Помню, на Ленинском проспекте Сталин в такой ситуации говорит людям: «Товарищи, здесь же не митинг, мы по делу приехали». Власик, весь потный, бегает кругом, никого из охраны больше нет».

А вот уже о более позднем времени вспоминает начальник правительственной охраны Власик.

«Это было в 1947 году. В августе, числа не помню, Сталин вызвал меня и объявил, что поедем на юг не как обычно, на поезде, а до Харькова на машинах, а в Харькове сядем на поезд.

…Ехали до Харькова с тремя остановками — в Щекино Тульской области, Орле и Курске. На остановках все было очень скромно и просто, без всякого шума, что т. Сталину очень понравилось.

Ели мы все вместе с т. Сталиным. И в Щекине, и в Курске т. Сталин гулял по городу. В пути между Тулой и Орлом у нас на «паккарде» перегрелись покрышки. Тов. Сталин велел остановить машину и сказал, что пройдется немного пешком, а шофер за это время сменит покрышки, а потом нас догонит.

Пройдя немного по шоссе, мы увидели три грузовика, которые стояли у обочины шоссе, и на одном из них шофер тоже менял покрышку.

Увидя т. Сталина, рабочие так растерялись, что не верили своим глазам, так неожиданно было его появление на шоссе, да еще пешком».

Само собой, показуха была и раньше, и при Сталине, и даже без корреспондентов. Вот чуть ли не древний ее пример, правда, ныне уже невозможный из-за крайне невысокого интеллекта руководителей по сравнению со сталинскими наркомами и крайне низкого культурного уровня имиджмейкеров, журналистов, да и публики. Биограф наркома металлургии Тевосяна пишет, что нарком, посещая металлургические заводы, любил стать к печи на место сталевара и провести плавку стали. (Как тогда требовалось, после окончания института Тевосян прошел все рабочие ступени и кое-что действительно умел.) Вот, дескать, насколько простой был мужик и большой специалист, как тонко чувствовал и знал металлургию!

Но за кадром посещения завода Тевосяном оставалась другая сторона этого события, хорошо мне известная: если министр СССР в городе, то рядом с ним должны быть руководители города и области, директор завода, главный инженер, начальник цеха и еще масса людей, чьи пояснения, возможно, потребуются министру. Эти люди, бросив свою работу, обязаны были стоять четыре-пять часов в цехе, не приспособленном для такой толпы, и смотреть, как министр развлекается у печи. Тут же стоял и сталевар, которому и деньги платили, и работать не давали. Министр не работал, а устраивал глупое и безответственное шоу (если бы он выплавил брак, то за это не ответил бы), а вместе с ним и масса высокооплачиваемых и занятых специалистов тоже не работала, поскольку вынуждена была изображать перед министром зрителей этого шоу.

Вообще-то руководители тогдашнего СССР очень много ездили по СССР, знакомясь с работой на местах, нельзя сказать, что в архивах вообще не осталось кинопленки или фотографий с этих мест, нельзя сказать, что Сталин уклонялся от киносъемок и фотографирования, но на кинофотодокументах со Сталиным вы не увидите его как участника подобного шоу. Таких рекламных кадров, какие оставил Троцкий, у членов сталинского правительства нет. Сталин и его наркомы ездили в деловые поездки и в эти поездки корреспондентов просто не брали. И приемы Троцкого снова взял на вооружение «дорогой Никита Сергеевич», борец с культом личности. Как журналист, Баранов должен помнить анекдот, в котором главного редактора газеты сняли с должности за подпись под фотографией: «Никита Сергеевич Хрущев осматривает свиней на Н-ской свиноферме. Третий справа — Н. С. Хрущев». Чем меньше умел деятель руководить, тем больше он впадал в маразм показухи.

И этот маразм мало-помалу трансформировался в свою высшую для СССР степень — в горбачевский маразм. Вот, возможно, и несколько сложный пример тех времен. В декабре 1989 г. землетрясением был разрушен город Спитак. Оставим в стороне трагическую сущность события и обратимся к деловой, поскольку только деловая активность системы управления СССР могла уменьшить масштабы этой трагедии. В самом факте разрушения города не было ничего, что могло бы стать неожиданностью. Советский Союз непрерывно готовился к ядерной войне, в результате которой появились бы тысячи разрушенных городов. Для спасения людей существовала служба гражданской обороны страны со множеством генералов во главе. По идее, для этой службы землетрясение в Спитаке должно было бы стать незначительным происшествием, и, казалось бы, эти генералы уже до тонкостей обдумали технологию спасения людей из разрушенных зданий.

В чем ее суть: когда здание разрушается, часть обломков осыпается внутрь его периметра, а часть падает рядом со стенами, образуя у остатков стен откосы. В Спитаке в этих откосах живых людей быть не могло — они уже были раздавлены падающими обломками. Живые могли находиться только в центре завала — на первых этажах, которые меньше всего разрушаются. Но, накрытые сверху и со стороны окон и дверей обломками, эти люди были как в склепе. Возник чисто инженерный вопрос: как побыстрее до них добраться? Можно сверху, снимая подъемными кранами обломок за обломком. Но здесь имеются минусы. Нельзя поставить на спасение людей сразу много рабочих: одного-двух стропальщиков на кран да сварщика — перерезать арматуру и варить петли. Это очень медленный процесс. Кроме этого, любой подъемный кран берет тем больший груз, чем ближе этот груз к крану. Чтобы снимать большие плиты, крану нужно подъехать к самой стене, но… мешают обломки откосов. Следовательно, обычные тогда автомобильные краны типа «Ивановец» оказывались малопригодными, требовались дефицитные краны с длинной стрелой типа японских «Като».