– Я и забыла, – сказала Клара. – Он говорил с необычным акцентом. Трудно понять с каким.

– Когда объявили посадку на рейс, Рейн-Мари спросила, знаю ли я что-нибудь о музах, – сказал Гамаш. – Вам это что-нибудь говорит?

– Имеется в виду ресторанчик «Ла Мюз»? – спросила Мирна.

– Нет, она говорила о греческих богинях.

Клара фыркнула:

– Господи, и об этом я тоже забыла. Профессор Норман был одержим музами. Питер все над ним насмехался.

– А что тут такого забавного? – спросила Мирна. – Разве у большинства художников нет музы?

– Да, конечно, но у Нормана это превратилось в настоящую манию. Нечто вроде необходимого условия.

– Предполагается, что муза вдохновляет художника, верно? – спросил Жан Ги.

– Oui, – ответил Шартран. – У Мане была Викторина, а у Уистлера – Джоанна Хиффернан…[78] – Он помолчал. – Странно.

– Что именно? – спросил Гамаш.

– Обе женщины вдохновили художников на картины, которые оказались в парижском «Салоне отверженных».

– Вот вам и музы, – заметил Жан Ги.

– Но есть множество других примеров, – продолжил Шартран. – И даже те две картины, о которых я говорил, тоже со временем были признаны гениальными.

– Из-за муз? – скептически произнес Жан Ги. – Вы не думаете, что талант художников все же сыграл тут какую-то роль?

– Absolument[79], – подтвердил Шартран. – Но когда великий художник встречает свою музу, происходит что-то волшебное.

«Опять это слово, – подумал Гамаш. – „Волшебство“».

Клара слушала Шартрана, который пытался объяснить необъяснимое, и невольно поглядывала на Бовуара. Жан Ги был так похож на Питера, во многих отношениях.

Питер не верил в муз. Он верил в технику и дисциплину. Он верил в цветовой круг и правила перспективы. Он верил в работу до седьмого пота. А не в какое-то мифическое, волшебное существо, которое сделает его более успешным художником. Он считал это абсурдом.

Клара втайне надеялась, что, несмотря на все убеждения Питера, она и является его музой. Его вдохновением. Но в конечном счете ей пришлось отказаться от этой мысли.

– А кто ваша муза? – спросил Жан Ги.

– Моя? – переспросила Клара.

– Да. Если муза так важна, то кого вы считаете своей музой?

Она хотела ответить, что ее муза – Питер. И некоторое время назад так и сказала бы, хотя бы из преданности. Это был легкий и очевидный ответ.

Но не правдивый.

Мирна избавила ее от необходимости отвечать:

– Ее муза – Рут.

Клара улыбнулась подруге и кивнула.

Впавшая в маразм, пьяная, бредящая Рут вдохновляла Клару.

Рут с ее комком в горле.

– Музы есть только у преуспевающих художников? – спросил Бовуар.

– О нет, – ответил Шартран. – Они есть у многих, причем иногда даже не одна, а несколько. Муза вдохновляет художника, но это еще не делает его великим и не гарантирует успеха.

– Иногда волшебство действует? – Жан Ги посмотрел на Клару и улыбнулся.

Эта улыбка вызвала у нее смутные подозрения, что он знает и понимает больше, чем показывает.

– Если муза является в виде человека, – подумал вслух Бовуар, – то что происходит с художником, когда его муза умирает?

Клара, Мирна, Шартран и Гамаш переглянулись. Что происходит, когда муза умирает? Муза – фигура очень влиятельная в жизни художника.

Убери ее – и что у него останется?

Бовуар видел, что его вопрос озадачил их. Но вместо того чтобы гордиться собой, он чувствовал растущее беспокойство.

Он стал вспоминать, что слышал и что знал о мире искусства. И о художниках. Большинство из них продали бы душу дьяволу за персональную выставку. А за признание убили бы не задумываясь.

Из своего опыта Бовуар знал, что для художника хуже непризнания может быть только одно – если признание получил кто-то из знакомых.

Этого может оказаться достаточно, чтобы подвести и без того неуравновешенного художника к краю. Подтолкнуть его к запою. К наркомании. К убийству.

К самоубийству. Или убийству другого художника. А может быть, и музы.

Рейн-Мари закончила электронное письмо Арману, пока ждала Рут в аэропорту Монреаля. Их самолет совершил посадку двадцатью минутами ранее, и Рут сразу же захромала в туалет.

Старая поэтесса отказалась пользоваться туалетом в самолете, опасаясь, что если самолет разобьется, то ее найдут мертвую в туалете.

– Вы и правда боитесь того, что подумают люди? – спросила у нее Рейн-Мари.

– Нет, конечно. Но куда я буду являться? Я себе уже расписала жизнь после смерти. Я умру в своем доме в Трех Соснах, а потом буду являться в деревне. А если я умру в туалете, то где я буду являться?

– Резонно, – сказала Рейн-Мари.

И потому Рут отправилась в туалет аэропорта Трюдо, посещение которого стоило того, чтобы рискнуть вечностью.

Рейн-Мари перечитала письмо, описывающее разговор с профессором Мэсси. Она позвонит Арману, когда они доберутся до Трех Сосен, но ей хотелось, чтобы кое-какие подробности он получил в письменном виде.

Она уже хотела нажать «Отправить», но вдруг вспомнила, что забыла прикрепить кое-что. Приложение. Она уже прикрепила одну фотографию, а теперь нужно было добавить еще одну.

Рейн-Мари открыла ежегодник колледжа, нашла страницу с преподавателями и сфотографировала то, что нужно. Потом быстро захлопнула альбом, раздавливая это изображение, как жука.

Не стоило смотреть на него дольше, чем необходимо. Она чувствовала себя почти виноватой, отправляя фотографию Арману. Она надеялась, что он сначала прочтет письмо, а потом откроет приложение. Иначе его ждет шок.

Она нажала «Отправить» в тот самый момент, когда появилась Рут.

– Ну, расскажите мне о десятой музе, – сказала Рейн-Мари, когда они медленно побрели к машине.

– Ерунда, – фыркнула Рут. – Десятой музы не существует.

– А остальные девять существуют?

Рут разразилась смехом:

– Touché[80].

Прежде чем заговорить, она собралась с мыслями.