Речь шла о Гэллоуэе. Однако к нему они не обратились. Вскоре мужчина исчез за дверью, через которую вошел.

Дейв напряженно прислушивался. Но помимо стука машинки он слышал лишь шаги по широкому коридору и время от времени стук в дверь. Зазвонил телефон. Женщина ответила:

— Одну минуту, пожалуйста. Не кладите трубку.

Она нажала на несколько кнопок.

— На проводе Олбани.

Гэллоуэй чуть не встал. Олбани — это точно насчет Бена. Пока он, беспомощный, ждал в приемной, они обсуждали участь его сына!

Он этого не предвидел, эту невозможность не только сразу же после приезда увидеть Бена, но и поговорить с кем-нибудь, неважно с кем, с человеком, который мог бы сообщить ему какие-либо сведения.

Прошло полчаса, самые длинные, самые тягостные в его жизни. Телефон звонил еще два раза. Женщина соединяла с таинственным инспектором, который сидел в одном из кабинетов, укрывшись от посторонних взглядов. Один раз женщина просто сказала:

— Губернатор.

В принципе, Гэллоуэй понимал, что его не могли принять сразу же. Но, по крайней мере, ему могли сказать, здесь Бен или нет. Он был его отцом. Он имел право увидеть сына, поговорить с ним.

— Послушайте, мадам…

— Наберитесь терпения, мистер Гэллоуэй. Еще немного…

Она знала, что происходит! Он попытался о чем-нибудь догадаться по выражению ее лица, но она не обращала на него внимания и продолжала печатать на машинке с поразительной скоростью.

В какой-то момент в коридоре открылась дверь, совсем рядом, возможно соседняя. Если бы он послушался своего внутреннего голоса, он бы бросился в коридор, чтобы посмотреть. Но он не осмелился. Он был слишком взволнован и боялся, что дама с седыми волосами начнет упрекать его. Почти сразу же правая дверь, та, что оставалась до сих нор закрытой, распахнулась. В дверном проеме показался мужчина примерно того же возраста, что и он, и обернулся к Гэллоуэю:

— Прошу вас, мистер Гэллоуэй, входите.

На окнах висели такие же венецианские шторы, а на светлых стенах отражались такие же полоски. Мужчина указал ему на стул, сел за большой металлический письменный стол, на котором Дейв заметил обрамленную фотографию женщины с двумя детьми.

Гэллоуэй открыл рот, чтобы задать вопрос, на который он наконец получит ответ, но его собеседник заговорил первым. Он говорил спокойным, немного холодным голосом, тем не менее Гэллоуэю показалось, что он уловил симпатию или жалость.

— Полагаю, вы прилетели первым рейсом?

— Да. Я…

— Понимаете, вам не следовало уезжать, не получив от нас известий. К сожалению, вы приехали напрасно.

Гэллоуэй почувствовал, как его члены окаменели.

— Моего сына здесь нет?

— Сегодня его перевезут в Нью-Йорк, а оттуда в Либерти.

Дейв не понимал. Он смотрел на своего собеседника, делая над собой усилие.

— Первое покушение, совершенное в штате Нью-Йорк, — более тяжкое преступление, чем то, что произошло здесь. Вопрос стоял таким образом: подвергнется ли ваш сын судебному преследованию в Индиане за то, что он стрелял в полицейских и ранил одного из них, или будет сразу же отправлен в штат Нью-Йорк. Сегодня утром губернаторы обоих штатов связались друг с другом по телефону и пришли к согласию.

— Но его еще не увезли? — воскликнул Гэллоуэй.

Мужчина посмотрел на точно такие же часы, как и в приемной.

— Нет. Сейчас им, вероятно, разрешили поесть.

— Где мой сын?

— Мне очень жаль, но я не могу вам этого сообщить, мистер Гэллоуэй. Чтобы избежать бесполезной огласки и возможных инцидентов, мы сделали так, что даже журналисты не знают, что они провели ночь здесь. Журналисты ждали их у ворот тюрьмы.

— Бен был здесь?

Он пальцем обвел комнату, в которой они находились. Мужчина кивнул головой.

— Он еще был здесь, когда я пришел, не так ли?

Инспектор снова кивнул головой.

— И меня нарочно заставили ждать в приемной, чтобы не допустить встречи с ним? — закричал он, потеряв способность контролировать свои чувства.

— Успокойтесь, мистер Гэллоуэй. Это не я помешал вам встретиться с сыном.

— А кто?

— Он отказался встречаться с вами.

— Боюсь, мистер Гэллоуэй, что мы все плохо знаем своих детей.

Говоря эти слова, инспектор медленно и аккуратно набивал трубку. Словно чтобы показать, что и он сам не составляет исключения, он на мгновение остановил свой взгляд на стоявшей на столе фотографии.

Дейв не стал протестовать, поскольку всю свою жизнь инстинктивно питал почтение ко всему, что олицетворяло власть. Впрочем, слова инспектора были, возможно, верными в том, что касалось некоторых отцов, обычных отцов, но только не Дейва.

Зачем пытаться объяснить их жизнь, его жизнь и жизнь Бена, характер их отношений, которые были не только отношениями отца и сына?

— Я не знаю, — продолжал инспектор, слегка откинувшись назад, — какое будет принято решение. Мы выполнили свою задачу. Полагаю, что его адвокат, а может, сам окружной прокурор, попросит, чтобы его осмотрел один или даже несколько психиатров.

Гэллоуэй чуть не улыбнулся, настолько смешной ему показалась мысль, что Бен был не вполне в своем уме. Если он был ненормальным, значит, ненормальным был и его отец. Но Гэллоуэй не смог бы дожить до сорока трех лет, не заметив этого.

— Я наблюдал за ним с полуночи до самого недавнего времени и должен вам признаться, что не могу составить о нем определенного мнения.

— Бен нечасто проявляет свои чувства, — поспешил заметить его отец.

Казалось, инспектор удивился.

— Во всяком случае, — ответил он, — он ничуть не робел, если вы это имеете в виду. Мне редко доводилось видеть людей, которые в его возрасте вели бы себя столь же непринужденно в подобных условиях. Их вместе привели ко мне в кабинет, Бена и его маленькую подружку. Я мог бы поклясться, что они были счастливы оказаться здесь, словно вопреки всему добились своей цели. Когда с них сняли наручники, они подошли друг к другу и взялись за руки. И хотя они были грязными и уставшими, их глаза лучились счастьем. Они с удовольствием, даже с вожделением смотрели друг на друга, будто обменивались чудесной тайной. Я сказал им: «Вы можете сесть». Ваш сын развязно ответил: «Мы достаточно насиделись во время путешествия!» Он смотрел на меня, пытаясь уловить иронию. «А теперь вы нам присудите третью степень? — бросил он мне в лицо с улыбкой, все же, несмотря ни на что, немного нервной. — Если вам нужны признания, я признаю все: убийство старого типа на дороге, кражу машины, угрозы фермеру и его жене и перестрелку с полицией. Полагаю, ни в чем другом меня не обвиняют?» «Сейчас не идет речь о допросе, вы падаете от усталости», — ответил я. Это, похоже, сбило его с толку, поскольку я не соблюдал правил игры. «Я способен провести еще одну бессонную ночь, если надо. Что касается Лилианы, вы можете ее отпустить. Она ничего не знала о моих планах. Я ей просто сказал, что мы поедем в Иллинойс или Миссисипи и поженимся там. Она не знала, что я вооружен». Девчушка прервала его. «Это неправда!» — «Вы должны мне поверить, инспектор. Когда мы хотели бежать с фермы, она настаивала, чтобы я не стрелял». — «Он врет. То, что мы сделали, мы сделали вместе. В Иллинойсе мировой судья не поженил нас, но с этого вечера я все же его жена».