– Что ты обо мне думаешь?

– Что ты необыкновенная, – искренне сказал он, повернулся, подпёр голову руками и уставился на неё с изумлением. – Откуда ты взялась? Тебя же не было! Я точно знаю, что тебя не было. Всю мою жизнь тебя не было!

– Я родилась, когда тебе было двадцать два года.

– Я уже из армии пришёл, – сказал он. – И женился. А ты только родилась.

– А почему ты развёлся?

– Я не сразу развёлся. Мы прожили вместе лет… пятнадцать, что ли. Или даже больше. А потом она уехала на работу в Питер, а оттуда в Америку. И там вышла замуж за дантиста.

– В Америке?

Он кивнул.

– Это очень хорошая партия, – добавил он серьёзно. – Дантист в Америке. Они очень много зарабатывают. А сейчас она с ним тоже развелась и живёт в Москве.

– А твоя дочь?

– Дочь, разумеется, в Америке. Но в Москву наезжает. Она почти твоя ровесница.

– Ты мне потом всё расскажешь, – попросила Таша. – Только не сейчас, ладно? Сейчас я не хочу ни про дантистов, ни про Америку.

…Почему мы об этом заговорили? Должно быть, от потрясения. От смятения. От невозможности осознать произошедшее.

…Она моя – во всех отношениях. Она принадлежит мне полностью и целиком. Она никогда и никому не принадлежала, а теперь принадлежит мне.

Это так странно. И так огромно.

– Можно я тебя поцелую? – вдруг спросил он.

Как это вышло, что он ни о чём не догадался?!

Таша взяла его за затылок, притянула к себе, и прямо перед собой он увидел её глаза.

– Можно, – сказала она ему в губы. – Целуй!..

И они некоторое время целовались.

– Я за тебя испугался, – признался он, когда они остановились. – Так испугался. Я вообще, знаешь, мало за кого в жизни боялся. Жена у меня такая… самостоятельная была, с дочерью я почти не жил, она всё в балетных школах училась, мы её в разные интернаты пристраивали. А за тебя я боюсь всё время. Мало ли что.

– Ты лишнего не выдумывай, – посоветовала Таша. – Зачем? Вот я всю жизнь всего боялась. Всю жизнь! И всё каких-то глупостей. То соседских собак, то Маратика на даче. У нас через два дома Маратик жил. Он меня лупил.

– Дала бы ему пару раз сдачи!

– Вот именно! Можно было дать сдачи и не бояться! Экзаменов боялась, особенно по английскому, у нас завкафедрой очень строгий! Аспирантуры боялась. Зачем я всего этого боялась?

– Маленькая потому что, – сказал Степан, обнял её, изо всех сил стиснул, не давая дышать.

– А когда дед умер и началась страшная жизнь, я поняла, что можно ничего не бояться. И в каюте у Ксении я не боялась. Я просто дралась с каким-то хулиганом! Не знаю, как это объяснить.

– А меня? Меня тоже не боялась? – Тут он немного сбился, но всё-таки договорил: – В первый раз… всё это… наверное… для девушки…

– Слушай! – Она перевернулась и обеими руками вцепилась ему в волосы. Ей очень нравились его волосы, выгоревшие на концах, отросшие и плотные. – Я всё же не девушка Викторианской эпохи. Это им, бедолагам, было страшно при виде мужчины, который собирается присвоить их добродетель!..

– А ты храбрая, да? Даже несмотря на то что я присвоил твою добродетель?

Они полежали, обнявшись, и тут он вдруг вспомнил про её царапину на руке и стал на неё дуть – ну, чтоб не щипало, – она какое-то время терпела, потом ей стало щекотно, и она принялась тоже дуть ему в лицо, хватать за волосы, и они ещё долго и с удовольствием возились – прекрасно.

Спать Таша не могла совсем, Степан всё же задремал под утро, ровно задышал, и рука, всё время державшая её, расслабилась и потяжелела.

– Стёп, – сказала Таша едва слышно, чтобы не разбудить его, – как ты думаешь, кто всё это делает?.. И когда мы догадаемся, кто это, что будет?

Он ровно дышал и не шевелился – спал.

– Что вообще со всеми нами будет?..

Тут он вдруг открыл глаза и спросил:

– Когда?

– Например, завтра.

Он обнял её кудрявую растрёпанную голову и положил себе на плечо.

– Утро будет.

Было очень рано, когда Таша поднялась и стала одеваться. Самое главное, не разбудить Степана. Пусть ещё поспит. У него вчера был трудный день, который закончился – тут Таша улыбнулась – нервным потрясением.

…Странные существа – мужчины. Вроде бы сильные, храбрые и ничего не боятся, но от самых простых и понятных вещей у них случаются нервные потрясения. Дед что-то ей объяснял про физиологию мозга, про лобные доли, про разные полушария, левое и правое, из чего следовал вывод, что у женщин и мужчин всё это организовано совершенно по-разному, но Таша тогда плохо его слушала.

…Деду бы понравился Степан Петрович. У деда были две характеристики: «бездельник» – это значит человек никудышный, пропащий; и «умница» – это человек достойный, высшая похвала!

…Ты что, уже замуж собралась? Как будто деду хочешь его представить?.. С ума сошла?! После одной ночи! Сейчас так никто не делает, да и замуж он тебя пока не звал. Нужно будет проконсультироваться у Ксении, как именно надо поступать в случае, если твой «бойфренд» вдвое старше тебя, живёт своей, совершенно отдельной и непонятно устроенной жизнью и обращается к тебе «маленькая»! Следует ли ходить с ним на уроки сальсы и подавать ему в постель чашечку ароматного макиато?..

– Ты куда?

Конечно, он проснулся! Она сопела, как поросёнок, пытаясь ловко и бесшумно натянуть платье.

– Я… к себе, – шёпотом сказала Таша. – Ты спи, ещё рано очень.

– Ну конечно! – согласился Степан и откинул одеяло. И сел.

Она посмотрела на него, и ей всё так понравилось, что она страшно покраснела. Чтобы он не заметил, она отвернулась и стала тянуть «молнию» на платье.

«Молния», ясное дело, застряла и не шла.

Он взял её за плечо, вжикнул «молнией», поцеловал в макушку, потом в ухо, потом в губы.

Сказал:

– Ну до чего ты лохматая!..

И стал быстро одеваться.

Они вышли в серую прохладу раннего утра. Никого ещё не было, только человек в форме мыл палубу, окатывал водой из шланга, а потом сгонял её шваброй к борту. Палуба была мокрой и блестящей.

Над рекой стлался туман, такой, что берегов не видно, и из-за тумана вставало солнце в золотой короне, предвещая жаркий день.

Они поднялись по лесенке наверх и оказались над туманом. Здесь уже было тепло, и солнце сияло вовсю, ласковое, нежаркое, и неподалёку кто-то пел басом.

В кресле сидела Розалия Карловна, завернувшись в плед, и пела. На её бюсте безмятежно спал Веллингтон Герцог Первый.