Камень вибрировал все сильнее. Гензель потянул было Гретель в переулок, но тотчас отскочил назад — по переулку к ним приближалась звенящая серая стена. Другой! И здесь тоже. Третий!..

Оттолкнувшись от стены, Гензель свернул за угол — и едва не врезался в глыбу серой стали. Глыба эта каким-то образом передвигалась и, не будь его рефлексы достаточно быстры, уже сломала бы ему полдюжины ребер. Глыба была человекоподобной формы, имела руки и ноги, а на груди — там, где у человека была бы грудь, — имела облупившееся изображение лаленбургского герба: изящно надкусанное яблоко и три скрещенные стрелы.

Глыб этих вокруг Гензеля и Гретель становилось все больше. Они выскакивали из переулков и замирали, звеня железом. Железо это было плохим, опасным — отточенные до желтизны короткие палаши, свернутые кнуты из шипастой проволоки, чеканы и булавы. Что ж, эти судари, похоже, знают, чем сподручнее всего орудовать в узких переулках… Гензель ощутил колючую, как крапива, досаду — не успел взвести курков, не насыпал пороху… Но разум, пробившийся сквозь дремлющее у поверхности чутье вечно голодной акулы, подсказал ему, что хвататься за мушкет в такой ситуации — последнее дело. Разорвут мгновенно, как свора натасканных охотничьих псов.

Стражники окружили их деловито и очень уверенно. Крепкие ребята. Кирасы не из легированной стали, но начищены и блестят на солнце. Руки не дрожат. На лицах, где те не прикрыты забралами, — спокойствие, холодное, как рукоять кинжала, выпавшего из руки мертвеца.

— Мушкет опустить, сударь. И лучше не рыпайтесь, не прыгайте. Дело тут государственное, как вы видите. Ваша работа?

Гензель на всякий случай оглянулся, хотя и так представлял, что увидит в подворотне.

К стене привалилась статуя стального рыцаря, лопнувшая в груди, искореженная, как будто по ней стреляли шрапнелью, мертвая. В луже перед ней барахтался, уже затихая, кровоточащий человеческий комок. Неподалеку от него все еще шатался почти обезглавленный толстяк, бессмысленно шевеля уцелевшей рукой, с его плеч на мостовую медленно сползали мозговые сгустки и бледные пластины лопнувшего черепа вперемешку с лоскутами кожи. У стены лежал человек-лев, вытянув лапы в той позе, в которой смерть милосердно стерла его сознание. Мертвый, но до сих пор угрожающий, свирепый даже в смерти.

Гензель мысленно поморщился. Милая, должно быть, картина. Были бы стражники не так выдержанны — уже разрядили бы в них с Гретель свои жуткие короткие тромблоны, начиненные наверняка рубленой картечью, одним из самых популярных блюд в Лаленбурге после яблок.

— Славная бойня, — пробормотал капитан стражи, хмурый мужчина с тяжелым давящим взглядом. Однако взгляд этот умел перемещаться со скоростью порхающего лезвия шпаги. Он скользнул по трупам, по Гензелю и Гретель, по браслетам на их руках. — Квартероны, значит? Рекомендую вам назваться и сообщить цель прибытия в славный город Лаленбург. Пока не вышло чего-нибудь дурного.

— Гензель. Квартерон. Сопровождаю сестру.

— Гретель. Квартерон. Геномастер. В Лаленбурге нахожусь по делам частной практики.

Гретель подала капитану свой патент, истертую бумагу с множеством поплывших от старости печатей. Ее капитан изучал долго, неспешно переводя взгляд со строки на строку.

— Геномагичка, значит, — сказал он, возвращая документ. — Ну понятно. Редкие гости пожаловали нынче. Значит, не успели прибыть, а уже королевских подданных калечите? Интересная же у вас частная практика… А теперь, судари квартероны, извольте следовать за мной. И ружьишко отдайте на всякий случай. Бежать не советую. Глупостей делать тоже не советую.

По едва заметному жесту капитана стражники выстроились вокруг Гензеля и Гретель. Чувствовалось, что этот маневр они выполняют не впервые и уже успели набраться должного опыта. Гензель, которого ловко и быстро обезоружили, кисло подумал о том, что делать глупости действительно расхотелось.

— Ну и куда теперь? — спросил он с нарочитым безразличием. — В каталажку?

В лаленбургской каталажке ему еще бывать не приходилось, но он сомневался в том, что здешние застенки сильно разнятся от прочих. Вонь пригоревшей каши на прогорклом жиру и человеческих испражнений, отчаянный смрад сотен немытых тел, клочья давно изгнившей скользкой соломы на каменном полу… Все каталажки мира похожи друг на друга, как клоны от одного генетического семени. От каталажки Лаленбурга Гензель чудес не ожидал.

— Нет, — буркнул капитан стражи, и губы его дрогнули, что могло обозначать улыбку. — В королевский дворец.

2

Гензель никогда прежде не был во дворцах. Сопровождая Гретель, ему приходилось посещать особняки аристократии и духовенства, были среди этих особняков и весьма претенциозные образцы архитектуры, но чтобы дворец…

Камень и металл — вот было первое впечатление от дворца. Очень много камня и металла. Огромные мраморные лестницы, бледные нездоровой чахоточной белизной, величественные арки, украшенные переливающимися золотыми лозами, которые никогда не дадут плодов, вытянувшиеся анфилады, альковы и целые галереи… Дворец был огромен, и у Гензеля спирало дух, когда он запрокидывал голову и видел его своды, парящие на невероятной высоте. А может, все дело было в здешнем воздухе. Какой-то особенный, должно быть, дворцовый воздух, вроде и не ароматизирован никакими искусственными ароматами, а дышится как-то необычно…

Их не сразу впустили во внутренние покои. Сперва пришлось пройти обыденную для посетителей дворца очистку — их тщательно вымыли в специальных кабинках струями воды, пара и ионизированного воздуха, а одежду пропустили через обеззараживающую машину, отчего та стала горячей и липкой. Разумная мера предосторожности. Учитывая, сколько дряни находится в лаленбургском воздухе и воде, не дело коронованным особам рисковать своим здоровьем.

Повсюду — на чеканных рамах огромных зеркал, на резных панелях, даже на медных дверных ручках — красовался герб правящей лаленбургской династии: надкусанное яблоко и три скрещенные стрелы. Лаленбургский герб всегда казался Гензелю неказистым и в некотором смысле недостаточно величественным, но здесь его продублированный тысячи раз облик отчего-то внушал должное уважение. Даже завораживал.

Хоть Гензель и отказывался признаваться себе в этом, атмосфера дворца подавляла его. Он чувствовал себя побирушкой, оказавшимся в богатом доме, неуклюжим, нелепым, оборванным и совершенно неуместным — как бородавка на носу епископа. Отчаянно хотелось вынырнуть обратно на улицу и набрать в легкие воздуха, полного зловонных миазмов, промышленной пыли, бактерий, но все-таки способного насыщать организм. Дворцовый воздух с каждым шагом казался ему все более густым, тягучим и приторным. Точно пьешь патоку вместо чистой воды.

Еще одной причиной для беспокойства была дворцовая стража, которой Гензеля и Гретель передал капитан сразу же при входе во внутренние покои. Новые конвоиры и в самом деле могли вызвать беспокойство одним лишь своим внешним видом. Они были детьми. Но такими детьми, один взгляд на которых заставлял сердце Гензеля нарушать привычный ритм.