В течение часа, утром и вечером, я гуляю по двору. Эта привычка у меня с детства, с тех пор как в пятилетнем возрасте мне пришлось заново учиться ходить.

Прогулки раздражают сторожа, потому что в это время я молчу и не отвечаю на вопросы.

Сложив руки за спиной и глядя в землю, я иду вперед, потом поворачиваю, дойдя до угла стены. Двор вымощен булыжником, но между камнями пробивается трава.

Форма двора почти квадратная. Пятнадцать шагов в длину, тринадцать в ширину. Если предположить, что мой шаг равен метру, то площадь двора составляет сто девяносто пять квадратных метров. Но мои шаги наверняка короче.

Посреди двора стоит круглый стол с двумя садовыми стульями, к дальней стене прислонена деревянная скамья.

Сев на эту скамью, я могу увидеть самый большой кусок неба моего детства.

В первый же день хозяйка книжного магазина навестила меня и принесла мои вещи и овощной суп. С тех пор она приходит каждый день, около полудня, и приносит суп. Я говорю ей, что меня хорошо кормят, сторож два раза в день приносит из ближайшего ресторана поднос с едой, но она продолжает носить мне суп. Я из вежливости немного съедаю, потом отдаю кастрюлю сторожу, который доедает остальное.

Я прошу у хозяйки книжного магазина прощения за оставленный у нее в квартире беспорядок.

Она говорит:

— Какое это имеет значение? Мы с дочкой уже все прибрали. Больше всего там было бумаги. Я сожгла скомканные листы бумаги и то, что было в мусорной корзине. Остальное я сложила на стол, но полиция все забрала.

Помолчав, я говорю:

— Я должен вам еще за два месяца. Она смеется:

— Я с вас слишком дорого брала за такую маленькую квартиру. Но если вы обязательно хотите рассчитаться со мной, можете это сделать, когда приедете в следующий раз. Может быть, через год.

Я говорю:

— Вряд ли я смогу вернуться. Вам заплатит мое посольство.

Она спрашивает, нужно ли мне что-нибудь, я отвечаю:

— Да, бумага и карандаши. Но у меня совсем нет денег.

Она говорит:

— Как я сама не догадалась?

Назавтра она опять приносит суп, пачку бумаги в клетку и карандаши. Я говорю ей:

— Спасибо. Посольство вернет вам деньги за все.

Она говорит:

— Вы все время говорите о деньгах. Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом. Например, что вы пишете?

— Это совершенно неинтересно. Она настаивает:

— Мне только хочется знать, пишете ли вы о том, что было в действительности, или выдумываете.

Я отвечаю ей, что пытаюсь писать, как все было в действительности, но в какой-то момент рассказ становится невыносимым именно в силу своей правдивости, и тогда приходится исправлять. Я говорю, что пытаюсь рассказывать свою жизнь, но не получается, не хватает мужества, мне слишком больно. Тогда я начинаю приукрашивать, описываю вещи не так, как они происходили, а так, как мне хотелось бы, чтобы они произошли.

Она говорит:

— Да. Бывает, что жизнь грустнее самых грустных книг.

Я говорю:

— Вот именно. Какой бы грустной ни была книга, она не может быть такой же грустной, как жизнь.

Помолчав, она спрашивает:

— Вы хромаете после какого-то несчастного случая?

— Нет, это из-за перенесенной в детстве болезни.

Она добавляет:

— Хромота почти незаметна.

Я смеюсь.

* * *

Мне снова есть чем писать, но нечего пить и курить, кроме тех двух-трех сигарет, которые дает мне сторож после обеда. Я прошу свидания с офицером полиции, он сразу же меня принимает. Его кабинет на втором этаже. Я поднимаюсь по лестнице. Сажусь на стул напротив офицера. У него рыжие волосы, и лицо покрыто веснушками. На столе перед ним незаконченная шахматная партия. Офицер смотрит на доску, выдвигает пешку, записывает ход в блокнот и переводит на меня свой бледно-голубой взгляд:

— Что вам нужно? Следствие еще не закончено. Пройдет еще несколько недель, может быть, месяц.

Я говорю:

— Я не спешу. Мне здесь очень хорошо. Только не хватает некоторых мелочей.

— Например?

— Не могли бы вы добавить к расходам на мое содержание литр вина и две пачки сигарет в день? Посольство не станет возражать.

Он говорит:

— Не станет. Но это повредит вашему здоровью.

Я говорю:

— Вы знаете, что может случиться с алкоголиком, которого внезапно лишили спиртного?

Он говорит:

— Не знаю. И знать не хочу. Я говорю:

— Я могу впасть в белую горячку. Я могу с минуты на минуту умереть.

— Вы шутите.

Он опускает взгляд на доску. Я говорю ему:

— Черный конь.

Он продолжает пристально смотреть на доску:

— Почему? Я не вижу.

Я выдвигаю коня. Он записывает ход к себе в блокнот. Долго думает. Берется за ладью.

— Нет!

Он ставит ладью на место, смотрит на меня:

— Вы хорошо играете?

— Не знаю. Давно не пробовал. Но все равно я играю лучше вас.

Он становится краснее своих веснушек:

— Я начал учиться всего три месяца назад. И меня некому учить. Вы не могли бы давать мне уроки?

Я говорю:

— С удовольствием. Только не сердитесь, если я буду выигрывать.

Он говорит:

— Выигрывать для меня не главное. Больше всего я хочу научиться.

Я встаю:

— Приходите ко мне, когда хотите, и приносите шахматы. Лучше всего утром. В это время суток ум яснее, чем днем или вечером.

Он говорит:

— Спасибо.

Он снова опускает взгляд на доску, я жду, кашляю.

— А как же вино и сигареты?

Он говорит:

— Никаких проблем. Я распоряжусь. Вы получите сигареты и вино.

Я выхожу из кабинета офицера. Спускаюсь вниз, выхожу во двор. Я сажусь на скамью. В этом году осень очень теплая. Солнце садится, небо окрашивается в оранжевый, желтый, фиолетовый, красный и в другие цвета, для которых нет названий.

Почти каждый день я часа по два играю в шахматы с офицером. Партии затягиваются надолго, офицер много думает, записывает все ходы и всегда проигрывает.

Днем я еще играю в карты со сторожем, после того как хозяйка книжного магазина собирает свое вязанье и идет открывать книжный магазин. Карточные игры в этой стране не похожи ни на какие другие. Хотя они и просты по сути, и рассчитаны в основном на везение, я постоянно проигрываю. Мы играем на деньги, но поскольку у меня денег нет, сторож записывает мой долг на доску. После каждой партии он громко смеется и повторяет: