– Достаточно близко, Робин. Во всяком случае я понял, что вы хотите сказать.

– Например, – я помолчал, – человек глубоко любит жену. Он узнает, что у нее связь с его близким другом. – Я почувствовал, как Эсси сжала мне руку. Я ее не обидел: она просто подбадривала меня.

– Вы смешиваете побуждения и эмоции, Робин, но это неважно. К чему вы ведете?

Я не позволил ему торопить себя.

– Или другой пример, – сказал я, – религиозный. Человек, искренне верующий, обнаруживает, что Бога нет. Ты следишь за мной, Зигфрид? Он искренне верил, хотя знал, что многие умные люди не разделяют его веру, и вот понемногу он начинает убеждаться, что они правы, и наконец эти доказательства становятся настолько убедительны...

Он вежливо кивнул, слушая, но пальцы его снова начали извиваться.

– ...что он наконец принимает квантовую механику, – сказал я.

Это второй момент, когда вся игра могла провалиться. И, мне кажется, едва не провалилась. Голограмма сильно замерцала, и выражение лица Зигфрида изменилось. Не могу сказать, каким оно стало. Я не узнал его, лицо словно смягчилось и потеряло четкость.

Но когда он заговорил, голос его звучал устойчиво.

– Говоря о побуждениях и фуге, Робин, – сказал он, – вы говорите о людях. Допустим, интересующий нас пациент не человек. – Он помолчал, потом добавил: – Совсем. – Я подбадривающе кашлянул, потому что не понимал, что последует дальше. – Допустим, эти побуждения и эмоции... гм... запрограммированы в нем, примерно так, как программируется человек, когда ему, уже взрослому, нужно изучить иностранный язык. Он изучил язык, он его знает, но усвоил не очень хорошо. Говорит с акцентом. – Он помолчал. – Мы не люди, – сказал он.

Эсси еще сильнее сжала мне руку. Предупреждение.

– Альберт запрограммирован, как человеческая личность, – сказал я.

– Да. Насколько возможно. Очень во многом, – согласился Зигфрид, но лицо его оставалось серьезным. – Но Альберт все же не человек: ни одна компьютерная программа не может стать человеком. Например, никто из нас не испытывает воздействия ТПП. Когда все человечество сходит с ума от чьего-то безумия, мы ничего не чувствуем.

Почва стала очень скользкой, над трясиной похрустывал ледок; если я сделаю неверный шаг, куда мы все провалимся? Эсси крепко сжимала мне руку, остальные затаили дыхание. Я сказал:

– Зигфрид, люди все отличаются друг от друга. Но ты часто говорил мне, что это не имеет особого значения. Ты говорил, что проблемы сознания заключены в сознании, и средство для решения этих проблем там же. А ты лишь помогал пациентам вынести эти проблемы на поверхность, где они могут справиться с ними, покончить с одержимостью, неврозами... и фугой.

– Да, я так говорил, Робин.

– Ты просто пинал старую машину, Зигфрид. И она от толчка снова начинала действовать.

Он улыбнулся – вымученная улыбка, но все же улыбка.

– Достаточно близко, я думаю.

– Хорошо. Позволь мне изложить свою теорию. Позволь предположить, что у этого моего друга, – я не смел тогда снова назвать его по имени, – у моего друга конфликт, который он не может разрешить. Мой друг очень умен и исключительно хорошо информирован. У него доступ к самым свежим достижениям науки, ко всем отраслям науки, и особенно к физике, астрофизике и космологии. Поскольку квантовая механика составляет основу этих наук, он принимает квантовую механику; без этого он не мог бы выполнять работу, для которой запрограммирован. Она является основой его... программы. – Я чуть не сказал «личности».

Теперь в его улыбке было больше боли, чем веселья, но он по-прежнему слушал.

– В то же время, Зигфрид, у него есть другой слой программирования. Его научили думать и вести себя, как – вообще быть, насколько он может, – как очень образованный и мудрый человек, который умер уже давно и который очень сильно верил, что квантовая механика неверна. Не знаю, достаточно ли такого конфликта, чтобы повредить человеку, – сказал я, – но он может причинить большой ущерб... гм... компьютерной программе.

На лице Зигфрида выступили настоящие капли пота. Он молча кивнул, и передо мной встала картина прошлого: неужели Зигфрид выглядит сейчас так, как выглядел я когда-то, во время сеансов с ним?

– Возможно ли это? – спросил я.

– Это серьезное противоречие, – прошептал он.

И тут я провалился.

Лед треснул. Я по колено погрузился в трясину. Я еще не тонул, но застрял. Не знал, что делать дальше.

Это нарушило мою сосредоточенность. Я беспомощно взглянул на Эсси и остальных, чувствуя себя очень старым и уставшим – и не очень здоровым к тому же. Я так погрузился в специальные проблемы психоанализа моего собственного психоаналитика, что забыл о боли в животе и об онемении рук; но теперь все это напомнило мне о себе. Не получается. Я ничего не знаю. Я был абсолютно уверен, что вскрыл основную проблему, приведшую Альберта к фуге, – и ничего не случилось!

Не знаю, долго ли сидел бы я, как дурак, если бы не получил помощь. Она пришла одновременно от двоих.

«Взрывай», – настойчиво прошептала мне на ухо Эсси, и в тот же самый момент Джейни Джи-ксинг пошевелилась и осторожно сказала:

– Но должно было еще что-то неожиданно случиться, верно?

Лицо Зигфрида застыло. Попадание. Явное попадание.

– Что это было, Зигфрид? – спросил я. Никакого ответа. – Послушай, Зигфрид, старина, выкладывай. Что заставило Альберта броситься в пропасть?

Он посмотрел мне прямо в глаза, но я не мог понять их выражения, потому что лицо его начало расплываться. Как изображение на ПВ, когда что-то неисправно и картинка расплывается.

Расплывается? Или убегает? Опять фуга?

– Зигфрид, – закричал я, – пожалуйста! Скажи мне, от чего бежал Альберт! Или если не можешь, сделай так, чтобы мы могли поговорить с ним!

Еще больше неясности. Я даже не мог определить, на что он смотрит.

– Скажи мне! – приказал я, и расплывчатая голографическая тень ответила:

– Кугельблитц [Шаровая молния (нем.)].

– Что? Что такое кугельблитц? – Я раздраженно оглянулся. – Черт побери, давай его сюда, пусть он сам скажет!

– Он здесь, Робин, – прошептала мне на ухо Эсси.

Изображение прояснилось, но это уже был не Зигфрид. Аккуратное лицо Фрейда смягчилось и расширилось, превратившись в лицо дирижера немецкого оркестра, седые волосы падали на печальные глаза моего лучшего и ближайшего друга.

– Я здесь, Робин, – печально сказал Альберт Эйнштейн. – Спасибо за помощь. Не знаю, однако, будете ли благодарить меня вы.

Альберт оказался прав. Я его не поблагодарил.

Но Альберт оказался и неправ, или прав, но не по тем причинам: причина того, что я его не поблагодарил, не в том, что он сказал нам нечто очень страшное, нечто непредставимое, но потому, что, когда он кончил, я был не в состоянии благодарить его.