— Знаете, — наконец сказал он, — есть одно соображение. Возможно, оно вам покажется бредовым и вы меня поставите на одну доску с нашей соседкой. Признаться, — он повернулся к Турецкому и невесело улыбнулся, — я даже не то что не подозревал, а просто представить себе не мог, что у нас за стеной живет… вот такое. Ну да ладно. Я долгое время почти не виделся с Аленой… с Еленой Николаевной. Разошлись наши пути… Но вот в последнее время дела у меня как-то шли не очень, ну она вызвалась помочь. Решили сделать на телевидении цикл передач, связанных с природой. Это ведь вечная тема. Как-то все это оказалось непросто. Алена хотела, чтобы дали нормальное время, а не, скажем, восемь утра. Я в это не очень вдавался, там у них свои сложности на канале. Осиное гнездо, скажу я вам. И в издательствах, тем более в редакциях никогда не обходится без интриг и разных там «подводных течений», но это все просто детский сад по сравнению с телевидением. Я его, слава Богу, касался немного и больше не желаю, честное слово.

— Так вы думаете, это коллеги с телевидения?

— Нет. Этого я как раз не думаю, — покачал головой Кирилл. — Они кляузники, двурушники, они улыбаются в лицо и говорят гадости за спиной, но они не убийцы. Убийца ведь он или маньяк, или фанатик, что почти одно и то же, либо расчетливый человек, который ради достижения своих целей идет на все.

— Ну, это вы упрощаете, — заметил Турецкий. — А убийства из ревности? Из страха? Ради спасения жизни — своей или чужой? Так что вернемся к Ветлугиной.

— А вы думаете, я хотел уйти от разговора? — спросил Мальчевский. — Вовсе нет. Просто, пока вы ходили, я вспомнил одну действительно странную вещь. Вы ведь знаете, что в последнее время Алена вела «С открытым забралом», и всегда это было что-то очень необычное, острое, злободневное. В этом она, конечно, была мастер. Так вот, незадолго до… до того, как ее не стало, она жаловалась на какого-то деятеля партии Национальной гордости, с которым она делала интервью. Конечно, она, как всегда, задавала прямые и весьма острые вопросы, ну, он ведь заранее знал, что так оно и будет. Но когда материал был готов, этот человек, забыл его имя, позвонил ей по телефону, причем уже из Риги, запретил показ этого интервью и чуть ли не потребовал, чтобы Алена стерла все рабочие материалы. В общем, дикость какая-то.

Алена вылетела в Ригу, то ли уговорить его пыталась, то ли материалы отвезла ему, как он требовал. Я не очень внимательно следил за перипетиями всего этого дела, но знаю, что после Риги Она срочно полетела в Ульяновск. Туда ведь свезли старые архивы КГБ, это я от Алены узнал. И этот рижанин, насколько я понял, соглашался пустить интервью на экран, если Алена найдет в архивах какую-то Козочку. — Уловив удивление на лице Турецкого, Кирилл объяснил: — Это кличка, которой подписал на него донос осведомитель, или осведомительница. Тот роковой донос, который испортил ему всю жизнь. Вот он и озлобился. Мстит теперь всему свету.

— Она нашла Козочку? — спросил Турецкий.

— Насколько мне известно, нет, — ответил Кирилл. — Но разговор шел по телефону, и она старалась ни о чем не говорить прямо. Так, намеки. Да и говорили как-то впопыхах, между прочим…

Мальчевский замолчал.

— Вот так и жизнь проходит, — тихо сказал он, смотря в землю прямо перед собой. — Все некогда, все заняты чем то, все никак не найти время, чтобы увидеться, и вот поздно… нет человека. Опоздал. Опять опоздал.

Он снова замолчал. Молчал и Турецкий. Только теперь он понял, что для сидевшего рядом с ним на скамейке человека гибель Алены Ветлугиной была действительно личной трагедией. Для Кирилла Мальчевского она была не любимой ведущей, не образом с телеэкрана, а любимым человеком.

— Так вот почему я об этом вспомнил, — глухо продолжал Кирилл. — Судя по тому, что мне говорила Алена, а она, знаете, умела двумя-тремя яркими штрихами очень точно обрисовать человека, этот латышский деятель стал настоящим фанатиком, причем в таком самом мрачном смысле. Фанатиков я никогда не понимал, ни мусульманских фундаменталистов, ни ирландских боевиков, ни кого другого. Мы же не знаем, что там у них в головах. Объявили ее врагом латышского народа, например.

— Это действительно так? — нахмурился Турецкий.

— Нет, это я просто выдвигаю гипотезу. Вы же сами просили, — заметил Мальчевский и, помолчав, добавил: — Впрочем, нет. Бред какой-то, не берите в голову… Но почему-то он потребовал все материалы уничтожить. Аленину позицию он и раньше знал — зачем вообще соглашался на интервью? Не понимаю… А когда все было снято, уперся рогом, и ни в какую. Пришлось ей материал снять и вести «Забрало» в прямом эфире с этим рекламщиком. Тоже скользкий тип, — Кирилл поморщился.

— Что-нибудь еще приходит в голову? — спросил Александр Борисович.

— Да вроде все. — Мальчевский пожал плечами.

— Ну тогда больше не буду вас задерживать, — сказал Александр Борисович, но, прежде чем расстаться с Кириллом, не удержался и сказал: — И еще одно, Кирилл Георгиевич. Это, правда, к делу совершенно не относится. Постарайтесь ни о чем серьезном не говорить на кухне.

18.00

Овощные ларьки, в которых Вика Обычно отоваривалась помидорами, апельсинами и картошкой, дружно закрылись на приемку товара, и возле единственного торговца, волчком вертевшегося среди разложенных ящиков, собралась очередь. Вот уже добрых двадцать минут Вика стояла в ней за каким-то здоровенным белобрысым прибалтом и втихомолку проектировала памятник человеку, первым изрекшему. «Нет в жизни счастья!»

Счастья в жизни действительно не было.

Последние десять лет… Десять не десять, но за пять Вика поручилась бы, — в общем, последние несколько лет мама постоянно вздыхала по поводу отсутствия у дочери женихов. А значит, и перспективы для себя понянчиться с внуками. Папа, несомненно, разделял мамины чувства, но вслух бодрился и говорил, что у каждого своя судьба. Викина, надо полагать, состояла в том, чтобы редактировать для издательства «Северо-Запад» скучнейшие семейные романы, переведенные с английского.

Так вот, касаемо внуков.

Как часто бывает с родителями единственной дочери, да еще засидевшейся, мама с папой разумом искренне желали Вике замужества и семейного счастья, но сердцем боялись этого панически. А потому просто обязаны были найти у дочкиного избранника тьму-тьмущую недостатков.

Вика была девушка неглупая и понимала: окажись на месте Вадима кто угодно другой — Петя, Миша, Сережа, — реакция была бы аналогичная. Другое дело, что недостатки у Вадима были специфические.

«Вневедомственная охрана!.. — ужасалась мама. — Это же бывшие уголовники!..»

И Вика вспоминала, что Вадим о своей службе, стоившей ему здоровья, в самом деле рассказывал несколько обтекаемо.

Иногда мама пробовала зайти с другой стороны.

«Зачем тебе инвалид? — вопрошала она. И добавляла, щадя прекрасные Викины чувства: — Я еще понимаю, вы с ним уже были бы знакомы… женаты… и тут несчастье. Конечно, нельзя бросать человека в беде. Но уж и так, как ты, подбирать…»