«…потому что сейчас я одна из тех ужасных людей, у которых есть все».

Конечно, она преувеличивала — и на других головах золотились кровельки в подарок северным зимам, и другие глаза туманились такой же голубой дымкой [и губы озорные были не у нее одной на йельском стадионе. И, несомненно, были здесь и другие сердца, переставшие быть похожими на гостиницы. Но здесь — в начале — портрет Кики как самой счастливой девушки на свете.].

Мгновение длилось, искрилось, потом скользнуло в вечность — мужчина рядом с ней, бесконечно желанный, бесконечно восхитительный Консидайн, произнес нечто нарушившее ее равновесие на вершине.

— Я хочу очень серьезно поговорить с тобой после матча, — вот что он сказал.

Но, говоря это, он не пожал ей руку и не посмотрел на нее — он глядел на поле, где шла игра, но глядел не на игру, а просто в другую сторону.

— О чем? Скажи мне сейчас.

— Не сейчас.

Игроки на линии розыгрыша нагнулись перед вбросом. Он заглянул в программку.

— Опять шестнадцатый номер, этот маленький гард Ван Камп. Весит сто пятьдесят девять фунтов, и один каждый раз останавливает линейных.

— Он в нашей команде? — рассеянно спросила она.

— Нет, он играет за Йель, и это неправильно, — с возмущением сказал Консидайн. — Они купили его, ей-богу. Купили душу и тело.

— Жаль, — вежливо отозвалась она. — Почему Гарвард не предложил ему денег хотя бы за тело?

— У нас так не делается, но эти люди не имеют совести. Вот, понеслись — смотри. Видишь, как перепрыгнул свалку, быстрый, его невозможно подмять.

Кики не очень следила за игрой — она почувствовала, что в солнечном дне созревает неприятность. Но если что-то не так, она сделает все возможное, чтобы поправить. У Алекса Консидайна «было все», он был «Надеждой года» в Гарварде в прошлом году — а кроме того, она его обожала.

В перерыве между половинами стучали большие барабаны, солнце ушло, люди проходили мимо них, перекрикиваясь с другими рядами.

— Никогда не видел, чтобы линейный так доминировал в игре, как Ван Камп, — сказал Консидайн. — Будь на нем темно-красная форма, он был бы прекрасен.

В третьей четверти герой блокировал удар с рук и сам завладел мячом; через несколько розыгрышей его команда занесла мяч, и остаток игры прошел в захватывающих дух длинных пасах через стратосферу безумных криков. Кончилось. Кики и Алекс покинули стадион с притихшей огорченной половиной зрителей, наскоро повидались с друзьями и через полчаса поспешили к поезду. Им бы остаться наедине, но нашлось только одно свободное место, и Консидайн сел на подлокотник, ногами в проход.

— Что ты хотел мне сказать? — спросила она.

— Давай подождем до Нью-Йорка.

— Нет, все-таки, — настаивала она. — Скажи мне — это о нас?

— Ну… Да.

— Что о нас — разве не все хорошо? Разве мы не на пике? Я просто не в состоянии ждать еще два часа. — И весело добавила: — Я знаю, о чем ты — ты меня бросаешь и не хочешь сделать это прилюдно.

— Ну, Кики…

— Тогда позволь тебя спросить. Первый вопрос: ты меня любишь? Нет, об этом не спрошу — немного боюсь. Лучше сама тебе скажу — я тебя люблю, даже если скажешь мне что-то ужасное, все равно.

Она увидела, что он беззвучно вздохнул.

— Значит, ужасное, — сказала она. — Значит, наверное, то, что я думала… — Голос у нее пресекся, в паузе уже не было веселья. Ей хотелось заплакать, и она спешно переменила тему. — Видишь того, за проходом? — прошептала она. — Люди позади говорят, что это Ван Камп из йельской команды.

Он повернулся в ту сторону.

— Не думаю. Он не поехал бы так сразу в Нью-Йорк. Но похож.

— Наверное, он — с этими жуткими царапинами. Если бы не они, был бы красавец.

— Это потому, что бежит с поднятой головой.

— Все равно красивый — таких красивых мужчин я мало видела. Ты мог бы нас познакомить.

— Я его не знаю. Да и вообще он слов не понимает — только сигналы.

Он впервые пошутил за весь день, и у нее мелькнула надежда, но лицо его опять приобрело тяжелую серьезность, словно он пошутил на похоронах.

— А может быть, он большой математик и думает числами, — продолжала она лепетать. — Может, обучается у Эйнштейна… Хотя Эйнштейн в Принстоне.

— Наверняка у него отдельный репетитор, чтобы протащить его до выпуска.

— У меня самой был в молодости. Ты не убедишь меня, что он глупый.

Он посмотрел на нее насмешливо.

— Тебе нравятся самые разные, а?

Она прекратила разговор, взяла у него программку и просмотрела данные игроков.

Левый гард Юберт Г. Ван Камп, Ньютонская ср. шк. 5′ 11″[13], 159[14], 21 год.

Он был сверстником Консидайна, но только еще на втором курсе колледжа. В двадцать один год люди писали шедевры, командовали армиями.

…в восемнадцать девушки кончали самоубийством из-за безответной любви — или преодолевали ее, или делали вид, что любви вовсе и не было.

На следующей станции многие вышли, и Консидайн наконец смог сесть рядом с ней.

— Теперь ты можешь говорить? — спросила она.

— Да, и буду откровенен. Кики, ты нравишься мне больше всех девушек, что я знаю. Прошлым летом, когда мы…

— Прошлым летом ты видел, как он играет?

— Кто играет?

— Этот парень, Ван Камп. Если ты видел прошлым летом, как он играет, почему вы не предложили ему больше денег, чем те?

Он посмотрел на нее без улыбки.

— Серьезно, нам надо внести ясность…

— Ах, замолчи.

— Что такое, Кики?

— Вот себе и вноси эту ясность. Я уже два часа знаю, что ты собираешься мне сказать…

— Я…

— …и хочу быть брошенной со всеми формальностями. Вот твое кольцо — приобщи его к своей археологической коллекции… положи в карман. Человек с той стороны на нас смотрит — очень красноречивая сцена.

— Кики, я…

— Замолчи, замолчи, замолчи.

— Ладно, — угрюмо сказал он.

— Просто напиши мне письмо, и я дам его мужу. Я, может, выйду за Ван Кампа. Я даже рада, что ты заговорил — или не заговорил… заговорил, не заговорил. Сегодня вечером я выхожу с другим кавалером и хочу чувствовать себя свободной. А вот и станция…

Как только они встали, она сразу ушла от него и быстро зашагала по проходу, в лихорадке натыкаясь на людей, стремясь во что бы то ни стало оторваться от него, схватила за локоть торопящегося пассажира, которому как будто уступали дорогу другие, и вместе с ним ее вынесло на платформу.