враждебно, потому что Украина отобрала у них землю и заставила возмещать помещикам убытки, которые причинили крестьяне с разрешения и по приказу большевистского правительства; о том, что и Ц. Рада дала крестьянам землю, никто и не вспоминает, а все говорят, что Ленин и русские большевики дали землю, а Украина отобрала. Благодаря дороговизне на хлеб и на всячину, все крестьяне очень горячо берутся за вспашку и платят за землю огромные арендные деньги; вообще земельный вопрос теперь еще более насущный, чем было до войны. Беднота надеется, что опять придут или большевики, или англичане и дадут землю, конечно, даром, а зажиточные возлагают надежду на то, что австрийцы заставят помещиков продать им землю, потому что так говорил немецкий комендант, вызвав всех крестьян и панов 28/VIII. ст. ст. в волость. И действительно, староста на основании приказа австрийского коменданта взял со всех панов расписку — сколько каждый из них может продать крестьянам земли.

Побывав в селе, я еще больше убедился в том, что я был прав, сказав Зерингу, что демократическая аграрная реформа успокоит село и примирит его с немецко-гетманским правительством, что же касается национального момента, то крестьяне настолько еще темные, что не замечают и не признают его, но, очевидно, и этот момент скоро проснется у них под влиянием бывших пленных. Ко мне приходил один из австрийских пленных Омелько Хилюк, который не был в украинском лагере и не попал в украинскую армию, а служил в пожарной команде в Вене, и там какой-то галичанин научил его читать и давал ему украинские книги, из которых он узнал об Украине, о том, как жил укр. народ и вообще стал свидомым украинцем. До войны Омелько имел репутацию воришки и был совсем темным человеком, с которым мне и в голову не приходило говорить об Украине, и он смотрел, наверное, на меня, как на пана, совсем чужого ему, а когда он прочитал в Вене несколько украинских книг, изданных «Союзом освобождения Украины» то понял — почему я то и дело говорю «по-мужицки», почему и пишу книжечки на том языке и, увидев мой портрет на группе «Рады», написал мне из Вены открытку, в которой пишет, что «У книги памяткова союза освобождения Украини я нашел ваш патрет, которым я зрадовал, что я увидел хотя вас у книги». Когда он пришел ко мне, то мы встретились уже, как близкие люди, все время говорили только об Украине, ее прошлом и будущем, он, почти безземельный, совсем ничего не говорил о земле, а все время нажимал на то, что нам нужна мощная армия, чтобы не допустить на Украину опять Москву, говорил о необходимости украинской школы, читальни и т.д.

Со временем, когда на селе наступит какое-то спокойствие, когда крестьянская жизнь войдет в норму, то такие пленные, как О. Хилюк и Ворона (с Березовой Рутки возле Пирятина), о котором писал 17/IV, — а их наверное вернется много таких, — будут иметь огромное значение на селе в деле пробуждения национального сознания. Сейчас, когда село еще распущено большевизмом, не знает на какую ступить; когда речь идет только о том — вернутся большевики или нет, которых одни ждут как манну небесную, а другие — со страхом, сейчас о национальном моменте и речи на селе нет, а потом, когда все успокоится, наши пленные национально сознательные должны сыграть в народной жизни огромную роль, а пока что их никто не слушает, не обращает внимания на их слова, потому что головы крестьян еще затуманены, на них напал, по выражению одного крестьянина, блуд, а человека, который заблудился, выведет на дорогу только свежий посторонний человек, которым является теперь иностранец — то есть немец.

17 сентября

В Киеве застал всех в печальном, каком-то безнадежном настроении. Когда выехал гетман в Берлин и правителями остались Лизогуб, министр военный Рогоза{329} и какой-то старый русский бюрократ сенатор Носенко{330}, то русские элементы подняли головы и набрались смелости. Трест промышленно-торгово-финансовых кругов и крупных землевладельцев, так называемый «Протофис»{331}, подал в министерство подробную записку, составленную секретарем треста, известным нововременцем Пиленко, в которой доказывает необходимость сделать русский язык государственным, наравне с украинским. Генеральный прокурор Лашкарев такую же записку подал в Сенат{332}. Все русские газеты, во главе с «Киевской мыслью», которая теперь стала органом «Протофиса», с жаром взялись за пропаганду необходимости русского языка во всех учреждениях наравне с украинским языком. А газет русских расплодилось в Киеве масса: «К. мысль», «Последние новости», «Голос Киева»{333}, «Русский голос»{334}, «Новости дня»{335}, «Наша Родина»{336} и множество разных листков, еженедельников, и все они ведут интенсивную борьбу против укр. языка, а некоторые и откровенно против Укр. державы. Просто ужас берет за самостийную Украину. Наши газеты бьют тревогу, призывают общественность к обороне, к труду. В. Кириллович (Винниченко. — Ред.) Написал в «Рабочей газете» пылкую статью, которую привожу здесь, потому что наверняка она будет представлять интерес и в будущем.

Рано уставать.

С каждым днем растет к нам любовь наших дорогих милых братьев — русских. Пылкая, непобедимая, необыкновенная любовь! Они тысячами бросают свою землю, свою родину; меняют фамилии; с риском попасться в руки советских властей перебираются через украино-российскую границу; записываются даже в украинское подданство, подделывают паспорта, все это делают только для того, чтобы добраться до Украины.

Именно «добраться», дорваться, впитаться, вгрызться в тело нашей молодой державы. Целые потоки братьев-русских, братьев-малороссов, братьев поддельных, фальшивых украинцев слетелись на нашу землю. Геморроидальные, испытанные, патентованные знатоки полицейско-жандармского режима; забракованные кандидаты в царские министры; недорасстрелянные недобитки императорского двора; печальные, высохшие от тоски с торбообразными животами бывшие полицмейстеры, губернаторы, сенаторы; тощие публицисты всяких рептилий; поэты с моноклями, с гнильцой; отставные лидеры разных воздыхающих за реакцией партий; бойкие спекулянты с акульими пастями.

Как высохшие от голода, лютые, жгучие клопы, приползли и обсели нас эти отборные, квалифицированные экземпляры самой черной реакции. Одни, сластолюбиво чавкая голодными, слюнявыми, синими губами, облепили щедро разложенные перед ними казенные пироги и уминают их с таким радостным рычанием, что мороз идет по всей Украине.

Вторые, раскрыв акульи пасти, весело выпучив наглые глаза, смачно заглатывают глупую украинскую рыбку, большую и маленькую.

Третьи, набравшись сил, подкрепив малокровные ноги, стремительно рыщут по всем закоулкам, вынюхивают революцию и украинскую свидомость, хватают их, таскают, грызут.

Четвертые, опутав теплые, людные