Так бежали дни, пока и для меня не наступило время отправляться в путь. Я лежал в прозрачном саркофаге в Зале Прощания и всматривался в лица тех, кто пришел пожелать мне удачи. Среди них не было ни Витольда, ни Егора; первый, должно быть, пересекал в ладье викингов Атлантику, а второй погрузился в эпоху Юстиниана. Но пришли Аль-Хани, Гинах и Тенгиз, Илья и Георгий, Рита, вернувшаяся из средневековой Грузии, Хьюго и Астарта.

Ледяное безмолвие айсберга; бурый краб, ползущий по песку; лапа снежного барса со втянутыми когтями; ночь, седое серебро, лунная дорожка в море; блеск меди, густой перезвон колоколов; воительница в блещущих доспехах; дождь, поникшая ива над водой; гибкий бамбук под горным ветром, несущим прохладу… Павел – нет ментального отклика… Рядом – Тави, золотой цветок на стройном стебле…

Давид сказал прощальные слова, и мое сознание на миг померкло. Затем бесконечность распахнулась предо мной; скользнув бестелесным призраком в ее объятия, я очутился там, где не было ничего, ни тьмы, ни света, ни тепла, ни холода, даже самого времени. Как всегда, я знал и помнил, что пребывание в этом Нигде и Ничто не занимает ни мгновения, и, как всегда, это мгновение длилось и длилось, растянутое субъективным чувством полета в бездонную пропасть. Я был как падающая звезда, что мчится к незримой планете, не ведая, что встретится в конце пути: бесплодные, сожженные светилом скалы, зеленый лес, океан из метана или воды, жерло вулкана либо огненная смерть в непроницаемой атмосфере. Эта звезда падала, падала, падала вниз, стиснутая объятиями псионного поля, пока не соприкоснулась с десятками гибнущих разумов.

Знакомый феномен! Там, в конце моей дороги, разыгралась битва, и я мог выбирать любое из мертвых, пробитых копьями тел. Их оказалось двадцать или тридцать (видимо, масштабы схватки были невелики), и все тела как на подбор – сильные, мускулистые, молодые. Тела тренированных воинов, про которых у ливийцев говорили: враг перед ними – что песок перед смерчем.

Смерч… Гибли… Кем я буду на этот раз?

Выбрав могучего воина, пораженного в спину копьем, я скользнул в его угасший мозг и запустил модуль КФОР.

Где-то рядом плескалась вода, шумел под ветром тростник и бормотали, гудели человеческие голоса. Я лежал на твердом и теплом – видимо, на досках, нагретых солнцем, которые слегка приподымались и опускались подо мной. Палуба корабля, несомненно, но корабль не в плаванье, а причален к берегу. Не слышно ни хлопков паруса, ни скрипа уключин, ни барабанной дроби, задающей темп, да и качка на ходу была бы поосновательней… Бубнящих голосов немного – значит, рядом нет ни города, ни оживленной пристани; опять же шелест тростников и, кажется, кряканье уток… Безлюдное место в Дельте, в одном из нильских рукавов или у берега озера, если сейчас Половодье. В сезон Половодья Нил разливается широко и буйно, затапливая Дельту; ее поля под водой, ее города и деревни – на холмах, ставших островами, и воды в эти месяцы – фаофи, атис, хойяк и тиби* – больше, чем земли.

КФОР трудился над моими ранами – смертельной, под левую лопатку, где наконечник копья достал сердце, и многочисленными ссадинами и порезами на бедрах, плечах и груди. К плеску и шелесту добавились звон и лязг металла и знакомое вжик-вжик – видно, точили оружие после боя. Голоса сделались громче, отчетливей, но слов я еще не понимал. Так всегда бывает, пока функции мозга не восстановятся полностью: осмысливаешь простые звуки, но не различаешь речь.

Включилось обоняние, и я уловил ароматы дерева, воды и трав, дым, будто рядом жгли костер, а еще запахи крови и пропотевших кожаных панцирей. Сердце перестало трепетать и забилось в мощном ровном ритме, мышцы напряглись, потом расслабились, и я едва сдержался, чтобы не выдохнуть сильно и резко. Голоса звучали где-то поблизости – кажется, двое человек находились в нескольких шагах от меня, а подальше были еще люди, но их речь сливалась в неразборчивый шум.

Слова постепенно стали проникать в мое сознание. Те, что стояли ближе, говорили на ливийско-египетском диалекте, характерном для этой эпохи, и, очевидно, спорили. Еще не осознав всех произнесенных звуков, не выстроив их в связные фразы, я уже понял сущность спора – предметом его был мой труп. Бренные остатки воина Пемалхима, если я правильно расслышал прозвание, которое теперь принадлежало мне.

Центр речи включился на полную мощность, и сразу будто пелену прорвало – слова сложились в понятную речь. «Бросить в воду, пусть его жрут крокодилы!» – требовал один голос. «Нет, – возражал другой. – Нет! Ни за что, клянусь Амоном!»

Я осторожно приоткрыл глаза и, осматриваясь, повернул голову. Надо мной синело безоблачное небо, тянулась вверх мачта корабля, а прямо над ней плавился жаром солнечный диск. Я лежал на носу, рядом с бушпритом, похожим на изогнутый древесный лист, и утреннее солнце било мне прямо в лицо. На берегу, за полосой тростниковых зарослей, виднелся склон невысокого пригорка, десяток пальм и полуголые люди – одни чистили оружие, другие суетились у костров, третьи сидели на земле со скрученными за спиной руками. Двое, чьи голоса я слышал, стояли у мачты вполоборота ко мне – высокий светловолосый здоровяк и воин постарше, с более темной кожей и мрачным, изрезанным шрамами лицом. Его левое предплечье было перевязано, и сквозь повязку проступала кровь.

– Чего тащить дохлую крысу к Урдмане? – сдвинув брови, сказал мрачный. – Разрубим и бросим здесь. Пусть упокоится в брюхе крокодила!

– Он прикончил Асуши, сына Урдманы, и только вождю решать, что станет с его телом. Захочет, отдаст Себеку* или велит сделать чашу из его черепа. – Здоровяк посмотрел на меня, и я замер, стараясь не дышать. – Бросить в воду, ха! Зря, что ли, я рисковал, чтоб ткнуть его копьем? Хорошо еще, сзади подобрался… Иначе бы он стоял над нашими трупами!

Мрачный баюкал раненую руку.

– Пемалхим! Это в самом деле Пема, проткни меня Сетх* от глотки до задницы! Лежит здесь, как куча дерьма… Но это Пема из Гелиополя*, и я не успокоюсь, пока он не будет расчленен!

– Расчленить можно, чтобы дух его нас не тревожил, – согласился здоровяк. – Но голову сохраним.

– К чему?

– К тому, сын осла, что Урдмана очень разгневается, когда увидит труп Асуши. Мы отправили к нему гонцов, чтоб известить о победе, и велели сказать, что сын его ранен. А привезем убитого! Простит ли нас Урдмана? Вдруг молвит: вы, гиены трусливые, кровь мою не сберегли! И закопает нас в песок… Долгая смерть, клянусь Амоном! Так что голова нам пригодится. Больше тебе, чем мне, – добавил светловолосый после паузы. – Все-таки я убил Пемалхима.

– Подкравшись сзади!

Ухмыльнувшись, здоровяк бросил взгляд на раненую руку мрачного.

– Ты попробовал спереди. И был бы сейчас в царстве Осириса, если бы не мое копье!

Пема, Пемалхим из Гелиополя, мелькало в моей голове. Вроде знакомое имя, а не припомнить! И справку не навести – до Инфонета еще одиннадцать с лишним тысячелетий… Кажется, этот Пемалхим был предводителем отряда и великим воином… Враги, однако, одолели – то ли в засаду попал, то ли их было намного больше. Очередная усобица, подумал я. Из-за чего дерутся в этот раз? Что не поделили? Земли, крестьян или стадо ослов?