Тася посмотрела в сторону молодых поэтов, затеявших диспут, и удивилась, увидев на некоторых лицах смущение и даже замешательство. Видимо, они не ожидали, что их лидер расправится с классиком столь круто. Она оказалась права. Юрий Слезкин, описывая этот диспут в повести «Столовая гора», без сомнения, очень точно описывает состояние на нем одной из поэтесс – Милочки: «Она волнуется. Щеки ее горят. Она чувствует себя хмельной. Товарищ Авалов (Астахов) непререкаемый авторитет в цехе. Он говорит: «Пушкин – революционер духа? Пожалуй, этому поверят олухи, собравшиеся сюда. Публика самая буржуазная». Но он доказал, как дважды два четыре, что Пушкин типичный представитель своей среды. Пролетариат должен помнить, что его поэзия – вне Пушкина, навсегда вырванного из жизни пролетарской революции. Пушкина нужно сдать в архив, «скинув с парохода современности», положить на самую верхнюю полку архива, так, чтобы никому не приходило в голову доставать его оттуда. Точка.

Милочка аплодировала товарищу Авалову, желая «осознать себя частицей пролетариата», желая строить будущее. Как она могла отказаться от будущего? Ее воодушевляла борьба за него – эти алые знамена, кидающие свой вызов небу; бодрый стук машин, напрягшиеся мускулы, многоголосый гимн труду, победа жизни над косностью, над прахом. Ей казалось, что в лицо ее веет могучий ветер, что грудь ее ширится, что она видит миры, вовлеченные в вихрь революций… Есть отчего опьянеть и даже отказаться от Пушкина…»

Писатель Слезкин сумел удачно показать, как далеко от жизни может увести человека, особенно молодого, обманная даль несбыточного коммунизма. Между тем, встретившись с оппонентом на диспуте Алексеем Васильевичем (Булгаковым), Милочка растерялась: «Нельзя отрицать, что он тоже говорил прекрасно, у него больше эрудиции, он опытный лектор, известный писатель… Напрасно Алексей Васильевич думает, что в ней говорит чувство стадности, дух дисциплины, ничего подобного!

– Но вы же готовы были аплодировать мне, – улыбается Алексей Васильевич, – я видел, как вы подняли руки, но, оглянувшись на товарища Авалова, опустили их на колени. Я наблюдал за вами.

Милочка решительно вскидывает голову. Она не умеет лгать.

– Да, я готова была аплодировать вам.

– Кто же прав в таком случае? – посмеиваясь, поддразнивает ее Алексей Васильевич.

Милочка открывает рот, словно задохнувшись, но тотчас же бросает звонко и коротко:

– Оба!

Очень характерное для того времени раздвоение общества осветил Слезкин: на тех, кто безоговорочно пошел за революцией, и тех, кто противился ее роли и человеконенавистничеству.

И Миша, и Тася, да и в большей мере Слезкин, понимая это, вели себя осторожно. Но вычеркнуть Пушкина из жизни России они не могли, тем более живя далеко от столицы, считая эту акцию общемасштабной.

Астахов в своем журнале изгалялся над оппонентами как мог. Тасю передернуло от названия статьи: «Ни бе ни ме» – так перестраивалась автором фамилия Беме. Другая статья называлась не менее желчно: «Рожденные ползать не способны летать». И было в ней написано следующее: «…Нет, господа хорошие, никакими ссылками на гуманность и личную драму вам не замазать того, что революционер, воспевающий царских генералов-палачей, не нашел ни одного слова для призыва угнетенных масс к освобождению… Когда человек заявляет, что для него равноценны виселицы Разина и царя, он явно замазывает грязное дело царей. Когда оппоненты в отечестве рабочих и крестьян, ведущих отчаянную вооруженную борьбу с угнетателями, оправдывают нелюбовь к убийству, они защищают палачей рабочих и крестьян. Слишком топорна и груба «революционность» и «гуманность» гг. оппонентов, чтобы не понять их сущность. А потому наш им совет: при следующих выступлениях «для своих прогулок подальше (от революции) выбрать закоулок».

Наступил третий день диспута, последний, как думали все его участники, не сомневаясь, что новая власть не допустит пропаганду поэта, которого считала вредным и реакционным. Тася знала, что Астахов готовит подвох оппонентам, и не ошиблась в своих ожиданиях. Астахов для своей «победы» выбрал наиболее легкий путь – запретил пускать в зал так называемую буржуазную публику. Трек заполнили красноармейцы. Кое-кто из «буржуазии» пытался пробраться к Треку через верхнюю часть парка, но и там был выставлен красноармейский заслон. У входа в зал стояли бойцы, держа в руках ружья с примкнутыми штыками. Но желающие попасть в зал смельчаки не расходились, требуя для объяснений начальника караула, но он не появлялся.

Плечом к плечу держались под штыками у красноармейцев Первиль и Медведев – бывшие владельцы шикарного кинотеатра с плюшевыми дорожками, хрустальными люстрами, высоченными трюмо и расписными стенами работы итальянских мастеров. В зале стояли красные бархатные кресла. Пока кинотеатр сохранял прежний вид, даже посещавшие его красноармейцы, пораженные его великолепием, гасили сигареты и смолкали, на чужие места не садились – это считалось позором. Рядом с Первилем находился его друг, богатый в прошлом промышленник Ульянов, сам отдавший под больницу свой дом. Известные в городе люди пришли на диспут. Авиатор Артемий Коциан, еще недавно восхищавший владикавказцев полетами на моноплане, держал под руку Фузу Борисовну Ганиеву – свою поклонницу. Пытался прорваться на диспут даже Батурбек Туганов, переведший на осетинский язык «Манифест коммунистической партии» бывшая домовладелица Акундова, чьи квартиры поражали клиентов обилием ковров на стенах и полу. Совсем неожиданным было появление в группе защитников Пушкина Багратиона Сергеевича Вахтангова, бывшего владельца табачной фабрики. Он предчувствовал реквизицию большевиками своего производства, набил подвал сигаретами и угощал пришедших к Треку единомышленников уже тогда уникальными сигаретами «Дядя Том» с негром в красной турецкой шапке на пачке. У негра был приплюснутый нос, золотые серьги в ушах, синяя блуза с красным галстуком, черные волосы и обаятельное лицо. Любителю женского пола Первилю он сунул пачку сигарет «Ню» с полуголой рыжеволосой девицей на коробке. У девицы был чувственный взгляд, к волосам приколота ромашка, а в красных напомаженных губах зажата сигарета с вьющимся из нее дымком.

Пришедшие угощались сигаретами, благодарственно кланялись Вахтангову, но об основной цели прихода не забывали. Артемий Коциан, крепкий мужчина в двубортном пиджаке, чернобровый, с острым бесстрашным взглядом, едва не упершись грудью в штык красноармейца, заговорил громко и четко:

– Диспут требует наличия двух сторон! С кем вы собираетесь спорить? Сами с собою?!

Его поддержали осетинские учительницы в белых кофточках и длинных черных юбках. Все с надеждой смотрели на Александра Тихоновича Солодова – друга Кирова, Куприна и самого блестящего в городе фельетониста, который за свой фельетон «Смех и слезы» долгое время преследовался полицией, но Солодов лишь криво улыбался, видимо, понимая, что собравшимся не совладать со стоящими у входа красноармейцами и судьба диспута предрешена. Так же думали пришедшие на диспут отставные офицеры, врачи, адвокаты, учителя… Люди оживились, когда к ним присоединилась полная крупная женщина в широкополой шляпе – врач Александра Павловна, внучка знаменитого мореплавателя Крузенштерна, но ее появление не произвело никакого впечатления на красноармейцев. Она подошла вплотную к ним, поскольку была близорука и носила пенсне.