Вот как развивалась военная биография Мессинга, согласно Шенфельду. Начало войны телепат встретил в Тбилиси, откуда тотчас вернулся в Москву. Когда Госконцерт эвакуировали, ему предлагали на выбор Ташкент и Новосибирск, и он выбрал Ташкент, о чем вскоре пожалел. Город оказался переполнен эвакуированными, жить приходилось впроголодь. Правда, к услугам Мессинга были коммерческие магазины и рестораны, да и на черном рынке при его доходах кое-что можно было прикупить. В тюрьме он будто бы с тоской вспоминал: «Номер в приличной гостинице был для меня забронирован, мой администратор, Лазарь Семенович, все доставал на черном рынке, переплачивая в десять раз, — но денег у меня было больше, чем достаточно. Обеды нам готовила его жена, потому что даже в хороших ресторанах кормили только черепашьим мясом и крабами.

Смертельно усталый я заваливался вечерами в кровать и мечтал о том времени, когда кончится война и я вернусь в родной штетеле, в Гору Кальварию. Господи, как меня, богача, будут там встречать! Как это пелось в модной песенке: “Тэн шум, тэн гвалт я собе выображам”!Я видел себя в смокинге, в накидке на белой шелковой подкладке, с шапокляком на голове — прямо как Гарри Пиль в кино. Я грезил о том, как въезжаю в длинном белом шевролете на наш рынок, где уже собралось все население местечка. Оркестр добровольной пожарной команды играет бравурные марши, полицейские удерживают толпу, которая ко мне так и прет, прямо как хасиды к цадику. Бургомистр с золотой цепью на груди держит речь. Отцы города, говорит он, гордятся своим славным сыном Вольфом Мессингом! Все кричат “ура” и поют “сто лят, сто лят нехай жие нам!”. А я, весь в слезах от счастья, объявляю, что за свой счет учреждаю среднюю школу, больницу и приют для престарелых. Крик восторга снова сотрясает воздух, а я бормочу себе под нос: “Нате вам Вельвеле Мессинга, который и в школу никогда не ходил и для которого не нашлось здесь в этом штетеле невесты! Вот вам кабцан, кортенверфер Вольф Мессинг!”… Дурацкие, детские мечты нищего, попавшего из грязи в князи…

И еще — только, пожалуйста, не смейтесь! — была у меня глупая мечта. Не знаю, запомнили ли вы Черск, захолустье к югу от штетеле, и старый, полуразрушенный замок там? Говорят, ему шестьсот лет и принадлежал он когда-то какой-то итальянской королеве Боне. Мальчишкой я смотрел с развалин его башни или с крепостного вала на долину Вислы и окрестные сады. Когда сады цвели, это был незабываемый вид! Я давал волю фантазии и воображал себя хозяином замка. Так что же теперь помешает мне купить эти развалины и восстановить их в прежнем великолепии? Так я мечтал, позабыв мудрость отцов наших: “Не хвались завтрашним днем, потому что не знаешь, что родит тот день”».

Мессинг продолжал много гастролировать. В июле 1942 года, когда он вернулся в Ташкент, ему прозрачно намекнули, что он, как честный советский патриот, должен помочь фронту. Он щедро предложил дать 30 тысяч рублей, потом поднял сумму до 40 тысяч. Партийные чиновники рассмеялись магу в лицо: «Вы, оказывается, шутник, Вольф Григорьевич. Смешно, сорок тысяч при ваших-то баснословных барышах! На днях председатель корейского рисового колхоза, товарищ Ким Цын Хен из своих личных трудовых сбережений пожертвовал миллион рублей. Вчера в “Правде Востока” было описано, как он привез нам огромный сундук с деньгами. Три кассира Госбанка пересчитывали их целый день. Вот это — пример патриотизма!»

Мессинг уверял Шенфельда, что миллион рублей — это были все его сбережения к тому времени. Отдав их, он опять стал бы нищим, о замках в Польше приходилось забыть. Однако и здесь в свидетельстве Шенфельда позволительно усомниться — он ведь был профессиональным литератором, начавшим печататься как поэт и переводчик еще в 1935 году. Вольф Григорьевич как-никак был сорокалетним, умудренным жизненным опытом человеком и уже три года жил в Советском Союзе, поэтому должен был понимать, что никто замков ему здесь строить не разрешит. И надеяться, что Польша после войны избежит тяжелых советских объятий, у Мессинга не было никаких оснований. В случае, если Гитлер будет разбит, Сталин все равно захватит Восточную Европу, включая Польшу. Ну а если, не дай бог, победит Гитлер, то Мессингу в той же Польше — прямая дорога в крематорий. И миллион, как показали дальнейшие события, был у него далеко не последний: в 1944 году на его деньги был построен еще один истребитель.

Да и после войны заработки у маэстро Мессинга были более чем приличные, если, по свидетельству Татьяны Лунгиной, после смерти у него только на сберкнижках осталось более миллиона рублей — громадная сумма по тем временам. Замок бы ему, конечно, никто бы не позволил построить, но владеть роскошной кооперативной квартирой и хорошей, по советским меркам, подмосковной дачей было вполне по силам. Однако в сравнении с тем, как он мог бы жить при его доходах, Мессинг вел достаточно скромное существование — дачи и машины не заимел, ограничился двухкомнатной квартирой, да и ту купил только в 1972 году. Все это породило слухи о наличии у Мессинга уникальной коллекции бриллиантов. Однако никто этих бриллиантов, за исключением одного перстня и одной галстучной булавки, никогда в глаза не видел, и существовала ли такая коллекция в действительности — большой вопрос. Никаких ее следов так и не было найдено. Сколько всего было у Мессинга денег и ценностей, и завещал ли он их кому-нибудь, или все до копейки досталось Советскому государству, мы сегодня сказать не можем. Можно только предположить, что, в отличие от посткоммунистической России, Мессинг не хранил свои сбережения в иностранной валюте. Приобретение и продажа валюты в СССР были тяжким уголовным преступлением, а Вольф Григорьевич всегда уважал законы.

По словам Мессинга, тогда, в июле 1942-го, он расщедрился всего на 50 тысяч рублей и вскоре горячо пожалел об этом. Уже через несколько дней в ташкентском парке имени Горького к нему подошли двое в штатском, сказали, что его срочно вызывают в Комитет искусств (как раз готовилась очередная гастрольная поездка в Новосибирск), но отвезли почему-то прямиком в местный НКВД. Там его сразу подвергли жесткому допросу, заставив по-настоящему испугаться.

Заметим, что в построении этой сцены Шенфельд мог отталкиваться от сообщения самого Мессинга в мемуарах о том, что его дважды арестовывали в Москве как подозрительного иностранца. Но в мемуарах Мессинга освобождали через считаные часы. У Шенфельда же второй арест Мессинга затянулся на несколько недель. Если верить автору, телепата обвинили в том, что он тайный раввин и приехал в СССР «разыскивать своего родственничка, известного врага народа Станислава Мессинга, не зная, что он уже ликвидирован». Но с видным чекистом Станиславом Адамовичем Мессингом Вольф никогда не был знаком. Между прочим, в анкетах Станислав Мессинг писал, что родился в Варшаве, но не исключено, что, как и другие Мессинги, он родился в Гуре-Кальварии, а вскоре его родители переехали в близлежащую Варшаву. Тем не менее никакими данными о родстве двух названных Мессингов мы не располагаем. Вероятно, даже если отдаленное родство между ними и было, ни Станислав, ни Вольф не подозревали о существовании друг друга. Тем более о том, что чуть не треть населения Гуры-Кальварии составляли Мессинги, мы знаем только со слов Шенфельда, а он, как мы уже убедились, источник весьма ненадежный. Сомнительно также, что следователи в Ташкенте не знали о том, что Станислав Мессинг, бывший руководитель Ленинградского ОГПУ и разведки, к моменту ареста занимавший пост председателя советско-монгольско-тувинской торговой палаты, был расстрелян по обвинению в шпионаже в пользу Польши еще 2 сентября 1937 года.