не в Москве), пытался руководству Госдепартамента объяснить, что они делают большую ошибку, по существу, отказываясь дать населению России правдивую информацию, ставя ее в прямую зависимость от Кремля. Со мной никогда не спорили, всегда были очень любезны, говорили, что, конечно, это совершенно правильно и просили написать записку (то же происходило и в Сенате и в Палате представителей), по которой обязательно примут меры. И ничего не происходило. То, что я говорил, не соответствовало представлению американского руководства о России («Какой КГБ? Давно уже нет никакого КГБ»).

Как я уже говорил, году в девяносто втором мы с моим помощником по «Ежедневной гласности» Димой Востоковым, чтобы как-то ее поддержать, робко вошли в антикварный мир, и тут же произошли две любопытные встречи. Уже тогда известным антикваром и коллекционером был Перченко – человек, к которому последние старые мои знакомые из коллекционного мира 1960-х годов Шустер и Санович относились мягко говоря сдержанно, но не видели нужды объяснять мне почему. Пару раз мы с ним чем-то обменялись, что-то я у него купил, но очень скоро Перченко вдруг заговорил со мной совсем на другую тему (я вынужден вспоминать об этом, поскольку эта история задела десятки лучших русских журналистов):

– Ваша «Гласность», Сергей Иванович, была таким важным делом. Очень жаль, что сейчас журнал не выходит, а ведь он так нужен. Я знаю нескольких людей, серьезных и очень богатых, которые будут рады вложить деньги и в восстановление журнала и даже в целый концерн – у вас есть агентство, можно будет его расширить, на его базе издавать газету, создать издательство. С вашим именем и репутацией вы сможете собрать прекрасную команду и займете самое важное место среди беспомощных современных СМИ.

Не знаю, понимал ли Перченко, насколько точно он оценивает положение в российской журналистике. Действительно, практически все самые достойные и известные русские журналисты были или совсем без работы или перебивались какими-то случайными публикациями. Их места в перестроечной журналистике заняли веселые молодые люди (типа Шендеровича), выкормленные «Иновещанием», способные в лучшем случае написать юмореску или хроникальную заметку. В окружающем Россию мире, где когда-то, в том числе и благодаря зарубежным изданиям «Гласности», хорошо понимали положение в Советском Союзе, сейчас, когда положение изменилось к худшему, царили какие-то совершенно неоправданные иллюзии и полное непонимание того, как живет Россия.

Перченко тут же повел меня к намеченным им людям (как потом выяснилось, это была известная компания крупных мошенников) – человеку с торжественной фамилией Де Буар (гораздо позже я узнал, что он четырежды менял фамилию, принимая на всякий случай фамилию новой жены) и другому – Георгию Мирошнику, владельцу концерна «Формула-7», через год-два он стал довольно часто упоминаться в связи с аферами по вывозу советского военного имущества из Германии, каким-то золотым «Ролексом», подаренным им вице-президенту Руцкому, а потом и в связи с уголовным делом, от которого он десять лет прятался в Южной Африке. Но все это было через год, а пока после недолгих обсуждений я получил их «гарантийные письма». На торжественных бланках с печатями мне гарантировали, что через месяц на банковский счет «Гласности» поступят очень крупные суммы (забыл, какие именно), необходимые для создания и работы в течении первого года газетно-журнально-издательского объединения «Гласность».

Собрать первоклассную команду не составляло никакого труда. Все лучшие перья перестроечных лет готовы были тут же начать работать. Даже некоторые бесспорно высокие профессионалы, но в советское время люди скорее проправительственные, узнав об этом проекте, готовы были оставить неплохие места, чтобы перейти на работу в какое-либо из подразделений «Гласности». Я радовался перспективе, потому что это были, как правило, хорошо информированные, с разнообразными связями люди, готовые теперь писать гораздо более откровенно, чем они это делали раньше.

Вообще, это было странное время. Все, кто, пусть разными путями, но хотел добра стране и народу и до этого что-то значил в государстве, кроме очень узкого кремлевского круга, внезапно оказались на обочине. У меня в их глазах была хорошая репутация – очевидно, что я не только не участвую в «пире победителей», но в отличие от большинства известных диссидентов не мелькал в передачах на тему «мы победили» и именно против того, что сейчас происходит в стране, я и боролся и сидел в тюрьме. У мало-мальски серьезных людей это вызывало определенное доверие. Кроме журналистов в это время со мной вдруг пожелали познакомиться и даже иногда что-то делать вместе такие странные для меня люди как Николай Иванович Рыжков – бывший премьер-министр Советского Союза, Михаил Зимянин – секретарь ЦК КПСС по идеологии, позже Шебаршин – первый заместитель Крючкова. Я всегда отказывался от встреч и приглашений – не знал, что я могу сказать этим людям. Мне было проще оставаться в кругу привычных оценок и хорошо знакомых мне людей. Вероятно, я был не прав и потом не раз об этом жалел (с Шебаршиным, к примеру, года через два после его приглашения захотел встретиться, но он уже был тяжело болен).

Пока собиралась обновленная «Гласность», был найден целый этаж в шестнадцатиэтажном издательском центре на шоссе Энтузиастов, подыскивались типографии, был даже собран теперь уже тридцать пятый (как продолжение прекращенной нумерации в 1990 году) номер «Гласности». Все настаивали на том, чтобы поскорее была начата регулярная работа и в первую очередь – Перченко. Но я не подписывал ни подготовленные договоры о найме помещения, ни договоры с сотрудниками до тех пор, пока на счет «Гласности» не поступят обещанные средства.

– Ну что вы тянете, пора начинать работать, деньги придут со дня на день, – уговаривали меня.

Перченко снял зал в Шахматном клубе на Тверском бульваре и устроил торжественный обед с участием какого-то видного нефтяника из Тюмени – еще один потенциальный источник немереных денег. Речь самого Перченко сводилась к тому, что давно можно начинать работу и только неуступчивость Григорьянца этому мешает. Естественно, собравшиеся два десятка известнейших московских журналистов тут же его горячо поддержали, я остался в одиночестве, но продолжал как-то отнекиваться.

Деньги, естественно, не появились никогда. Все это была афера Перченко, как я первоначально и думал, по заданию КГБ с тем чтобы подорвать репутацию «Гласности», создать ей неоплатные долги и уничтожить последние приличные отношения в московском мире. Для таких опасений, бесспорно, были основания: Перченко был из числа тех до того мне неизвестных мелких торговцев иконами и антиквариатом, которых в 1970–1980-е годы арестовыало КГБ, сажало на Лубянку или в какой-то другой следственный изолятор, потом через несколько месяцев без суда выпускало на свободу, получив подписку о сотрудничестве.