В ту ночь они со Зверевым (тот, как был голый в развевающемся полотенце, смахивал на Тарзана) мчались, конечно, не к канадской границе, однако спринт показали отменный — счет шел на сотые доли секунды. Выстрелы переполошили всех в доме и его окрестностях. Но они со Зверевым были первыми — через кусты, ограду, где по тропинке, где по траве, спотыкаясь и не чувствуя под собой ног, — туда, где над спокойными водами озера стояла огромная зеленая луна и мерцающая лунная дорога рассекала черную гладь на две половины, — бежали они, каждую минуту боясь наткнуться на… "Если ОНА мертва — виноват в этом ты сам, кретин!!! — Кравченко был готов вышибить из самого себя мозги с досады. — Так проколоться!

Так идиотски".

Лес расступился. Озеро, берега в тумане. Луна. Что-то белеет в траве. И.., две фигуры на берегу. Кравченко остановился.

Впереди — Шипов-младший, луна хорошо освещает его. В опущенной руке тускло блестит пистолет. Рядом, чуть позади, Марина Ивановна — как ни в чем не бывало, целая и невредимая, только немного испуганная и оглушенная. А на траве — мертвый бультерьер: вытянутое в прыжке тело, оскаленная морда, черная дырочка в холке.

От нее по белой шкуре вьется черный ручеек.

— Марина, мы думали… — подбежавший Зверев держался за сердце. — Я.., я чуть инфаркт не заработал, ей-богу… Что за шутки?! Егор, откуда у тебя оружие?!

— Бедный Мандарин. — Она боязливо вытягивала шею. — Что с ним случилось? Не пойму. Может, взбесился? Так странно… Мы с Егорушкой пошли на озеро, и он увязался. Бегал-бегал и вдруг бросился на меня из-за кустов. Платье порвал, потом… Я так испугалась. Егорка кричал ему, а потом выстрел и.., а он все полз ко мне по траве и все рычал, хрипел…

— Что здесь произошло? — Кравченко подступил к Шилову.

— Мандарин бросился на Марину Ивановну. Ни с того ни с сего, — ответил тот бесстрастно.

— Вы что, не могли успокоить свою собственную собаку?!

— Он вышел из-под контроля. На первом броске разорвал ей подол платья, на втором — впился бы прямо в живот. Я сам виноват, не следовало его именно так натаскивать. — Шипов потрогал ногой мертвого пса. — Мандарин не приучен хватать в броске за руку, а.., в общем, кишки наружу. Простите, Марина Ивановна.

— А пистолет откуда у вас? Дайте сюда, — Кравченко протянул руку.

Тут из кустов вывалилась орда голосящих домочадцев — кто в чем: кто спать ложился — тот в халате, кто пил чай в столовой — с недоеденным куском кекса. Лица у всех были такие, что лучше не смотреться в зеркало. Алиса — та вообще примчалась в тапочках для душа и махровой разлетайке. Волосы ее были мокрыми.

— Марина, ну ты опять нас пугаешь, — простонала она. — Это.., это уже не смешно, боже ты мой… Смешно становится, лопнуть можно со смеху! — Она запрокинулась, визгливо засмеялась, но Зверев шагнул к ней, обнял, крепко прижал к себе — и смех оборвался.

— Да при чем же здесь я? — певица растерянно озиралась. — Эта собака.., откуда же я знала, что он так агрессивен… Он наверняка взбесился от жары!

— Егор, пушку, я жду, — громко повторил Кравченко.

Шипов только нехорошо усмехнулся. И бровью не повел.

Неизвестно, как бы дальше развивались события, но на дороге, ведущей к озеру, послышался шум мотора, сверкнули фары. Из затормозившей машины выскочили трое сторожей и здоровенная овчарка.

— Кто стрелял? Мы слышали выстрелы. Вы кого-нибудь видели?

— Это мы, мы, — Зверева заторопилась. — Ничего не произошло. У нас просто собака взбесилась — бросилась на хозяина. Пришлось.., извините, молодые люди, все уже… уже нормально. Егорушка, отдай Вадиму пистолет. Я прошу, ради меня, отдай же!

Шипов взвесил оружие на ладони и молча протянул Кравченко. Тот осмотрел его — «беретта». Патроны, за исключением двух использованных, целехоньки: и по другим мишеням пострелять хватит. Поставил на предохранитель и убрал с глаз долой.

— Сечь тебя некому, рыцарь, вот что! — протиснувшаяся вперед Майя Тихоновна покачала головой и оттолкнула Шипова в сторону. — Пойдем, Марина. И вы, юноши, — до свидания! — бесцеремонно скомандовала она сторожам. — У нас тут каждую ночь театр на дому бесплатный, так что не удивляйтесь. Ну? Что все онемели? Этого-то куда? — она толкнула бультерьера тапочкой. — Его ж тут завтра мухи облепят.

— Я его сейчас похороню, — Георгий Шипов медленно двинулся к дому.

— Порода непредсказуемая. — Один из охранников нагнулся над бультерьером. — То ничего, покорные, а то — цап за горло. Ему первой пулей хребет перешибло, а он все равно полз вон сколько. Они, говорят, боли не чувствуют совсем.

Зверев тоже приблизился к собаке, брезгливо смотрел.

Потом обернулся к Алисе. Ее бил озноб.

— Замерзла? Эх ты, Лисенок. Бедные наши ножки, усталые маленькие лапки, нежные наши… — Он вздохнул и вдруг легко подхватил девушку на руки и понес. Ее банные тапочки упали на траву. Никто их так и не поднял.

Уже на ступеньках террасы Мещерский шепнул приятелю:

— А я уж приготовился на тебя любоваться: в боевой стойке, с «деррингером». А ты, брат…

— А я про него забыл, — Кравченко сплюнул, — вот такие, Серега, пирожки с котятами.

Эта ночь, с одной стороны, тянулась как вечность, а с другой — промелькнула единым мигом. Мещерский часто вспоминал ее. Наверное, потому, что впервые наблюдал удивительную синхронность мыслей у таких непохожих созданий, как собственное "я" и "я" Вадима Кравченко.

Легли в доме над озером поздно — уже во втором часу.

За окном поднялся ветер.

— Каждую ночь кросс сдаем, а? — изрек Кравченко. — Вот жизнь! Ну просто «дю-ра-сел» — непростая батарейка.

На такого зайца розового становимся похожими, не находишь?

Мещерский промолчал.

— Это не мы, это он к ней в настоящие телохранители нанялся. Пристрелил четвероногого дружка, и рука не дрогнула… А пистолет Сидорову придется сдать, — Вадим заворочался, тахта скрипнула под его тяжестью. — Они тут все: Феллини, Феллини, только и слышишь… А помнишь, Серега, как у него в фильме псих забрался на дерево и орал «Хочу женщину!»? Ох, не зря дубляжник морду себе полировал…

Мещерский закрыл глаза, а когда открыл — вроде через секунду, — за окном уже плавала мутная утренняя мгла. От нее отделился темный силуэт. Мещерский приподнялся на локте и увидел… Сидорова.

Опер точно хмурое привидение восседал на подоконнике — брюки мокрые до колен и в грязи, от куртки нестерпимо несет намокшей кожей, волосы тоже мокрые, слиплись. Лицо усталое и серое, мешки под глазами. А к нижней губе прилепилась сигарета.

— Долго спишь, приятель, — Сидоров выпустил дым из ноздрей.

Из ванной появился Кравченко, он быстро куда-то собирался. Мещерский взглянул на часы: 6.15.