Церковь ди Санта Мария деи Мираколи

Ну что ж, вот и утро наступило. Уж вроде как и окончательно пробудившись, я, наконец, вступил на Салита Пио X и обнаружил, что как сомнамбула двигаюсь по пути, которым шествовал похоронный кортеж Катерины Корнер, переходивший по Понте ди Риальто – тогда ещё деревянному – с берега правого на берег левый к месту её упокоения. В предыдущей главе о Риальто я так много времени с этой дамой провёл, что мой ultimo sogno оказался Катериной и определён. Эта женщина – Das Ewig Weibliche, Вечная Женственность Венеции, и толстомясая filia addotiva, признанная республикой официальной героиней, своей женской судьбой авантюристки-сексотки официально узаконила женственность в Венеции. Ведь, в сущности, за неё, Венецией в постель Бастарду подсунутой, республика получила самую дорогую плату, какую когда-либо кто-либо за куртизанок платил, – остров Кипр. Катерина ещё при жизни стала фигурой мифологической, притягивая взгляды художников, уж представляющих её как бы наподобие Мадонны Милосердия, Madonna della Misericordia, закрывающей своим плащом теснящихся вокруг неё спасённых. Теперь каждую женщину в Венеции осеняет слава Катерины, и хитроумие венецианок, о котором говорит Яго, становится не недостатком, а достоинством, тем самым не только романтизируя и оправдывая куртизанок, но придавая их деятельности особый аромат благородства и чуть ли не героизма. Как и полагается мифу, расцвёл он после смерти Катерины, реальная и живая она всё немножко портила, поэтому, вернувшись в Венецию с Кипра, она и отсиживалась на своей вилле в Азоло. Тем не менее подчёркнуто почтительное отношение Сената к экс-королеве – а ведь она была чем-то вроде cortigiana onesta, никто так не формулировал, но все это чувствовали – означало и уважение венецианки вообще, Венецианки с большой буквы. Das Ewig Weibliche Zieht Uns Hinan, «Вечная Женственность, тянет нас к ней», и Катерина возглавила, можно сказать, тот сексуальный переворот, что произошёл в венецианской живописи около 1500 года и привёл скромную жёлтобилетницу Джакометто к раскованности La Bella Тициана. Недаром дамы на картине из Музео Коррер, названной Рёскиным величайшей в мире, близки Катерине и типом, и манерой одеваться, ведь Карпаччо создал своё произведение чуть ли не одновременно с портретом Катерины Корнер работы Джентиле Беллини – только дамы на террасе, несомненно, прекрасней, как всё воображаемое. Рассказы о торжественности похоронной процессии Катерины, собравшей столько народу, что параллельно мосту Риальто был ещё воздвигнут и временный мост из лодок, но всё равно люди толклись и в воду падали, – это торжество мифа над реальностью. В гроб положили пожилую, отдышливую женщину, а вышла из гроба прельстительная и мятежная венецианская красавица.

Упокоилась Катерина в церкви деи Санти Апостоли, и в неё-то, в её замечательный ренессансный интерьер с колоннами, покрытыми орнаментом, я и направлялся. Зашёл, и тут же устремился в капеллу Корнер, La cappella Corner ai Santi Apostoli, но Катерины там не было. Зато была прекрасная святая Лючия на картине Тьеполо «Причастие святой Лючии». Тьеполовский алтарный образ – несравненный образчик венецианского декаданса, и Лючия, измождённая, бледная, с глазами, прикрытыми слегка дрожащими полными веками, просто воплощение венецианского упадка-падения, и вскорости Венеция, на всё согласная и ко всему безразличная, также опустится перед Наполеоном на колени с полуоткрытым ртом и закрытыми глазами, готовая принять – евхаристию в данном случае. Лючия, как все женщины Тьеполо, очень хорошо одета, но роскошный наряд её в беспорядке, как будто она специально хочет обратить на это внимание зрителей, прямо как утренние красавицы, описанные Казановой на рынке Риальто, и

– в ужасе я это заметил –

она обряжена в жёлтое платье, и вся картина страшно жёлтая, просто giallo, как будто гепатитом C заражённая и Дарио Ардженто срежессированная – на самом краю картины лежит тарелочка с выложенными на ней выковырянными глазами, принадлежащими святой, и длинный острый четырёхгранный кинжал, коим глаза и ковырялись. Бледность христианской мученицы вдруг стала пугающе влекущей. Giallo a Venezia: кокаинистка или героинщица? Как Лючию, в свете всего, что Эльфридой было сказано, угораздило жёлтое надеть? Намёк на то, что её, как гласит легенда, целое стадо быков в публичный дом тащило? И тут же я вспомнил, что и на картинах Лотто святая Лючия всегда в жёлтом, лимонно-жёлтом – значит, это не ошибка Тьеполо, в своём декадансе все значения – было бы лишь красиво – перепутавшим, и мне совсем поплохело, я заметался, как больной в своей постели беспокойной, и выскочил наружу, но отправился не в церковь ди Сан Сальвадор, chiesa di San Salvador, Спасителя, что в сестиере Сан Марко, куда тело Катерины было перенесено в конце XVI века и где наследники отгрохали ей специальную, роскошную гробницу Корнеров – Санти Апостоли-то находятся в самом начале Страда Нова, Strada Nuova, Новой Дороги, как называется улица, специально пробитая в конце XIX века в путанице средневековой застройки, чтобы прямо от вокзала направлять туриста на Пьяцца Сан Марко, но относятся к Каннареджо, – а в церковь ди Санта Мария деи Мираколи, chiesa di Santa Maria dei Miracoli, Святой Марии Чудес, находящейся в двух шагах от Санти Апостоли и также принадлежащей Каннареджо. Тело Катерины Корнер было перенесено в церковь ди Сан Сальвадор, но душа её перелетела в Санта Мария деи Мираколи.

Церковь ди Санта Мария деи Мираколи столь же прекрасна, как и картина Карпаччо. Назвал бы я её, вслед за Рёскиным, самым прекрасным зданием в мире? Пожалуй, что да, особенно сейчас, когда я в неё вхожу. Нет, конечно, это не гениальная архитектура, есть много зданий более совершенных, более выразительных, более гармоничных, более великих, но когда вы попадаете в ди Санта Мария деи Мираколи, то чудо происходит с вами, вы попадаете – подобно тому, что Мисс описал в Sleep in Venice, – в особый венецианский сон, в котором спящий и снящийся сливаются воедино и нет разницы между сном и явью. Вокруг – изысканная блеклость разноцветья: на стенах, выложенных цветными камнями, каждая прожилка мрамора пульсирует легко и нежно, как кровь в виске спящей Венеры Джорджоне, прикрытом кудрями. Архитекторы церкви – всё то же семейство Ломбардо, что создало всё лучшее в Венеции конца XV века: Пьетро Ломбардо с двумя сыновьями, Туллио и Антонио. Они все были также замечательными скульпторами. Закончена церковь была около 1489 года, то есть она – ровесница «Двух дам» Карпаччо, для которых – и в соответствии с их вкусами – эта архитектура и создавалась. Затем XVI век внёс некоторые дополнения, но в основном интерьер дошёл до нас без изменений, и если хочешь что-то понять про венецианские poesie, про спящих в Венеции, про античные мифы и ренессансные наклонности, то в Санта Мария деи Мираколи побывать необходимо, причём не только зайти и пару раз ахнуть и зевнуть, а почувствовать то, как тихо и нежно дышат её камни, как узор их изменчив и непостоянен – ведь каждый венецианский сон оставляет новый след на стенах. Церковь Санта Мария деи Мираколи – Ловушка Снов, и, может быть, это ловушка снов не только венецианских, но и снов всего мира. Приснившийся мне ultimo sogno тоже здесь отметился, он изменил форму одной из трещинок в голубоватом пучке переплетающихся жил мрамора стен. Мой сон был так тесно связан с явленной мне при входе в сестиере Сан Марко надписью на одном из домов, что потом, уже в состоянии бодрствования, я выяснил из справочников, что она значит: означала она лишь то, что в этом доме умер писатель Джачинто Галлина. Это – заинтересованный, я даже его почитал – довольно-таки хорошо, но несколько занудно пользующийся венецианским диалектом литератор-комедиограф, типичный итальянский либерал XIX столетия, буржуа, не чуждый склонности к либеральному обличению, но в определённых в рамках, типичный Сеттембрини из «Волшебной горы» Томаса Манна, даже усы схожи. Ничего в Джачинто Галлина нет примечательного, и имя его, если перевести на русский дословно, будет звучать так: