От «Стура Шёфаллет» они отправились обратно и сделали последнюю остановку, чтобы пофотографировать, в четырех милях к востоку от Аккаяуре. Из путевого дневника мы знаем, что они поставили свою палатку в 16.30.

Таким образом, встреча Йонни Фаребринка с голландцами до их приезда на Аккаяуре не могла иметь место, поэтому Пенттинен переводит разговор на другое и вместо этого начинает спрашивать про ножи, использовавшиеся при убийстве.

Квик настаивает на том, что он использовал тот странный охотничий нож, который нарисовал на первом допросе, в то время как нож Фаребринка был поменьше, с ручкой из оленьего рога.

Однако совершенно исключено, чтобы широкие лезвия этих двух ножей создали те раневые каналы, которые были обнаружены на телах жертв. Они возникли в результате ударов куда более узким ножом, лезвие которого имело ширину максимум 20 миллиметров.

Именно такое орудие убийства — нож для разделки мяса, принадлежавший самой паре, — было найдено на месте преступления. В протоколе вскрытия сказано, что им могли быть нанесены все имеющиеся у жертв раны. Для убедительности показаний Квика исключительно важно вставить этот нож в рассказ, и продолжение допроса показывает, как Пенттинену удалось этого добиться путем наводящих вопросов.

— А третий нож был? — спрашивает он.

— Мне кажется, что ножей было три, но я не уверен.

— Откуда в таком случае взялся третий нож?

— Йонни, — отвечает Квик.

Этот ответ Пенттинен не хочет слышать. Поэтому он переспрашивает:

— Что ты сказал?

— Наверное, у Йонни был, — повторяет Квик. — Или из палатки.

— Ты очень напряжен, когда говоришь, что третий нож мог быть из палатки.

То, что Квик «напряжен», в ситуации допроса означает, что он приближается к материалу, связанному с эмоциональным напряжением, — верным сведениям, которые зачастую слишком болезненны, чтобы о них говорить.

— Да, ясное дело, — соглашается Квик.

Квику становится так плохо при мысли о ноже голландской пары, что Пенттинену приходится сделать перерыв для отдыха и приема лекарств.

После перерыва Квик рассказывает, что нож он нашел в палатке.

— Зачем вы использовали его? — спрашивает Пенттинен. — Ведь у вас у каждого был свой нож.

Но тут Квик уже не в состоянии следить за нитью разговора. Ему дали слишком много лекарств, и он отключается.

— Такое ощущение, что ты меня не слышишь, — говорит Пенттинен.

Он спрашивает, не может ли Квик рассказать, куда они отправляются после убийства. Снова неуверенность.

— Для меня все осложняется тем, что осталось чувство, будто он подвез меня до Мессауре, или как ее там. Он привозит меня туда и высаживает.

То, что его высадили в деревне Мессауре, — еще одно важнейшее сведение, о котором Квик ранее не упоминал. Выговорив это название, он не в состоянии продолжать.

— Я вижу, что тебе, скорее всего, дали лекарства, и ты не в состоянии участвовать в разговоре. Или тебе плохо? — беспокоится Пенттинен.

— Мне плохо, — кивает Квик. — Лекарства — это не страшно…

Допрос продолжается после обеда.

— Мы обсуждали Мессауре, — начинает Сеппо Пенттинен. — Как она появляется в этом деле?

— Мы приезжаем в Мессауре под утро, — сообщает Квик. — У меня осталось четкое воспоминание, что я поздним утром сажусь на рейсовый автобус от Мессауре.

И Квик, и Пенттинен сомневаются, ходит ли от Мессауре рейсовый автобус. Как обычно, они продолжали за обедом обсуждать вопросы следствия.

— Мы говорили также, что ты посетил там какого-то человека, но тебе было сложно рассказывать об этом?

Квик подтверждает, что это так.

На следующем допросе Сеппо Пенттинен говорит, что посмотрел карту железных дорог и что до Мессауре рейсовый автобус не ходит.

— Он высаживает меня в Мессауре, и оттуда у меня осталось впечатление, что я сажусь на рейсовый автобус, но в этом я…

— Ты не уверен, — заканчивает Пенттинен. — А тот вариант с велосипедом, о котором ты начал рассказывать?

— Я не помню, чтобы я ехал на велосипеде от Мессауре, — качает головой Квик.

Допросы зачастую носят характер переговоров, где Пенттинен и Квик совместными усилиями пытаются найти решение, не противоречащее известным фактам.

23 января «комиссия Квика» собирается на совещание, и Стеллан Сёдерман делает обзор ситуации.

— В настоящий момент есть решение суда по делу об убийстве тысяча девятьсот семьдесят шестого года, относящемуся к полицейскому округу Питео, — поясняет он. — Период преступной деятельности составляет около тридцати лет, в настоящее время семь дел актуальны. По двум уже вышел срок давности, одно преступление было совершено в Норвегии.

Затем дискуссия немедленно переходит на щекотливый вопрос — роль в следствии Сеппо Пенттинена. Все присутствующие единодушны в том, что не годится иметь одного следователя, который проводит все допросы с Томасом Квиком. Тут Пенттинен разъясняет «совершенно экстраординарные условия», в которых проводится допрос. Участники совещания приходят к выводу, что необходимо подождать, прежде чем подключать к допросам кого-либо другого.

Неделю спустя «комиссия Квика» проводит второе совещание в здании Национального управления криминальной полиции в Стокгольме. Ян Ульссон, проведший анализ убийства близ Аккаяуре, вносит предложение провести реконструкцию, во время которой Квик покажет, как все происходило. Можно будет также проговорить данное дело с самим Квиком и судмедэкспертом Андерсом Эрикссоном, чтобы подтвердить или опровергнуть сведения Квика.

Обсуждается возможность проведения реконструкции в Аккаяуре по весне, а затем Пенттинен снова поясняет группе «необычную ситуацию при проведении допросов» в том, что касается Квика.

— Квик пытается вызвать в памяти вытесненные, глубоко запрятанные воспоминания и затем собрать фрагменты в некую последовательность событий. По словам психологов, для него это — часть переработки случившегося, необходимой ему, чтобы двигаться дальше.

Он рассказывает также о роли в следствии мнемоэксперта Свена-Оке Кристианссона и о том, что тот регулярно встречается c Квиком.

Проведя четыре года в Сэтерской больнице, Томас Квик растерял все контакты вне судебной психиатрии и правоохранительных органов. Все его человеческое общение сводится к полицейским допросам и психотерапевтическим беседам об убийствах и насилии. Он полностью отрезан от обычного мира.

Редкие и немногословные отметки в карточке показывают, что в начале 1995 года Квик чувствовал себя все хуже, в то время как ему назначались все большие дозы бензодиазепинов, дававшие все больше побочных эффектов.

Вот некоторые цитаты из карточки.