– К сожалению, рекламный бюджет у этого издательства ограничен, – говорили они. – Но именно поэтому и не нужно все время тратить его на одних и тех же авторов.

А затем вслух задавались вопросом, не получат ли их книги то внимание, которого заслуживают, у другого издателя.

– Это строго между нами, но я подумываю о том, чтобы уйти отсюда.

На последней «рюмочке» только и разговоров было что об Н., который в самом деле ушел – ни с того ни с сего, без предварительного нытья в течение долгих месяцев и без всяких сомнений в разумности этого шага. Он ушел неожиданно, сообщение об этом попало во все газеты, и первая же его книга, вышедшая у нового издателя, стала бестселлером. «Надо было сделать это гораздо раньше, – повторял он чуть ли не во всех интервью по поводу выхода „Сада псалмов“. – Давно надо было поменять этот старый курятник на дом, где можно выпрямиться во весь рост». Оставшиеся в «курятнике» писатели не распространялись об уходе Н. Наверное, все они были согласны, что это «неприлично», что «так не делают», во всяком случае не таким способом: просто так, вдруг, смыться без предупреждения, да еще и «нагадить в собственном гнезде» саркастическими высказываниями о бывшем издателе. Иногда Ане хотелось возразить, что Н., как бы небезупречен он ни был, в любом случае не пачкал собственное гнездо, ведь оно больше не было его гнездом, разве что его бывшим гнездом, – но она всегда вовремя закрывала рот. Она никак не могла отделаться от впечатления, что собратья Н., в сущности, рассержены, даже оскорблены, чем-то совсем другим и дело в том простом факте, что они явно не относятся к посвященным, что Н. не соизволил заранее сделать их соучастниками предстоящего ухода. Теперь, за неимением лучшего, им задним числом приходилось утешаться огорчительным гаданием на кофейной гуще. Конечно, были кое-какие «сигналы», говорили они. В последние месяцы Н. вел себя еще более сдержанно, чем обычно, и даже не явился на последнюю «рюмочку» по случаю Рождества и Нового года.

А ведь были еще и сотрудники издательства, все без исключения – женщины, от молодых до очень молодых, зачастую совсем девочки; девочки, лица которых Ана никак не могла различить. Каждый раз появлялись какие-то новые, а те, к лицам которых она начинала привыкать, уходили— в другие издательства или рожать детей. Иногда она приветливо кивала такой девушке из боязни, что это лицо должно быть ей знакомо, а она не может его вспомнить, после чего покрасневшая девушка подходила к ней, чтобы представиться в качестве «нового стажера». Издатель М. вел себя среди всего этого словно на собственных именинах – на именинах, от которых сам не мог получить удовольствия, потому что обязан был уделять равное внимание всем приглашенным. Посмеяться здесь, поболтать там – не слишком кратко с журналистом из литературного приложения, не слишком долго с успешным автором; никто не должен подумать, что его не считают достаточно важной персоной. Издатель М. владел этой игрой в совершенстве.

Оказываясь рядом с Аной, он чуть прикасается к ее локтю.

– Ну как? Дома все хорошо? – осведомляется он.

Ана медлит с ответом; ей уже известно, что под «домом» он не имеет в виду членов семьи М.

– Он занимается чем-нибудь новым? – в самом деле спрашивает издатель после короткой паузы.

Ана восхищается плавностью, с какой он лавирует между всеми этими обидчивыми эгоцентриками. С течением лет она к нему по-настоящему привязалась, между ними двумя определенно возникло тайное взаимопонимание – взаимопонимание, основанное на обоюдном, никогда не высказываемом вслух знании, что все это, конечно, пустое, эти писатели, которым вечно недостает внимания, издатель, который, подобно футбольному тренеру, всегда виноват, когда не везет, но редко – или вообще никогда – получает комплименты, если ему удается сделать книгу успешной. Она неявно дает понять, что сочувствует ему, он дает ей понять, что ценит это.

– Ах, что-то новое…

Сначала она подносит к губам бокал белого вина и делает глоток – белое вино тоже почти комнатной температуры; наверное, бутылка несколько часов простояла на столе с орешками и оливками или новая стажерка забыла вовремя поставить ее в холодильник.

– Он действительно всегда за работой, как ты знаешь, он почти весь день сидит в кабинете, но никогда не рассказывает мне, чем занимается.

– Будет жаль, если «Год освобождения» слишком быстро исчезнет из виду, – говорит издатель, уже озираясь по сторонам в поисках следующего собеседника; она не в претензии, ему надо торопиться, у двери кто-то уже надевает пальто. – Я многого жду от книжной ярмарки в Антверпене. Там его будет прилюдно интервьюировать Мари Клод Брейнзел. Это может дать новый импульс обсуждению книги.

Ана знает репутацию Мари Клод Брейнзел по интервью, которые та публикует в субботнем приложении. Это такие интервью, в которых ни один лежачий камень не остается на своем месте. И не только камень. Мари Клод Брейнзел имеет привычку сосредоточиваться прежде всего на тех паразитах, что скрываются под камнями, на червяках, жуках и мокрицах, которые не выносят дневного света и поспешно спасаются бегством. Она не кладет камень обратно, она держит его на свету. «Ты еще мечтаешь когда-нибудь о решающем смеше, о золотой медали на Олимпийских играх?» – спросила она в одном из своих последних интервью у спортсменки, звезды настольного тенниса, – у той был сахарный диабет, и недавно ей ампутировали ногу. Сначала Ану это шокировало – такой неуместный вопрос, от которого у звезды тоже на глаза навернулись слезы; но потом она подумала, что вопрос вовсе не такой уж странный. «Ты еще мечтаешь когда-нибудь…» Вообще-то, а почему бы и нет? Почему с одной ногой больше нельзя мечтать? Интересно, подумала она после этого, о чем Мари Клод Брейнзел спросит М. на книжной ярмарке. «Вы еще мечтаете когда-нибудь, что напишете бестселлер, книгу, подобную „Расплате“? Вы еще мечтаете когда-нибудь, что…» Она ненадолго задумалась: от вопросов о его творчестве и пригрезившемся будущем успехе еще не выползали на свет никакие мокрицы. «Вы еще мечтаете когда-нибудь о том, чтобы стать моложе? Чтобы увидеть, как вырастает ваша дочь? Хотя бы лет до восемнадцати?»

– А ты тоже поедешь? – спрашивает издатель. – Я увижу тебя в Антверпене? Когда все закончится, можем снова пойти в тот рыбный ресторан, если захочешь.

Она качает головой. «Не думаю, – хочет она сказать, – я не хочу так часто оставлять дочь одну». Но тут, вообще-то, нечто другое. Антверпен слишком близко, от него уже не ожидаешь никаких сюрпризов. Как от других городов. Рим, Милан, Берлин. Иногда она сопровождала М. в его зарубежных поездках. Заранее он им еще радовался, но чем ближе становился отъезд, тем больше нервничал.

– Надо было отказаться, – говорил он, – но теперь уже слишком поздно.

– Скажи, что заболел, – говорила она.

– Это неприлично. Они пригласили меня еще год назад. Они схватятся за голову, если я внезапно откажусь.

– Но если бы ты на самом деле был болен? – пыталась она для вида. – Тогда ты же не смог бы поехать?

Он смотрел на нее с недоумением.