– И что ты станешь делать теперь, отец Игнатий? Что станете делать все вы, святые отцы?

– Не знаю, как братья мои, – опять перекрестился инок, – а я поступлю как велено. Царевича опознал. Теперича пойду по городам и весям, по обителям и церквам сказывать, что увидел, именем и саном своим за истинность сего ручаясь. Господь оставил нам для жизни мирской три завета. Не убивать, не воровать и не лгать. По его заветам я и поступлю. А там ужо будь оно как будет.

– Но сперва, я так надеюсь, вы отдохнете и примете мою исповедь, – поклонился монахам царевич. – Ныне же более задерживать вас не стану. Скоро ночь.

Он махнул рукой, подзывая слуг, и вышел из трапезной в сопровождении своей крохотной, но верной свиты.

Отец Игнатий перекрестился еще раз и повел плечами, изумленно крякнув:

– Эва оно как… Однако…

* * *

На рассвете нового весеннего дня из ворот Путивля вышли двенадцать монахов. Слегка ошарашенных, но суровых, уверенных в себе и в своей миссии. Как великие апостолы шестнадцать веков назад, они несли в мир людей горькое слово истины. Путь святых отцов лежал в Курск, где они намеревались разойтись в разные стороны: на юг, в нижнее Поволжье и дальше к Яику, на восток – в Казань, на Урал, в Сибирь, на северо-восток, в Заволочье и на север: к Белому озеру, на Онегу и Ладогу, на Студеное море. В Москву, Новгород, Корелу. И на северо-запад – в Смоленск. Во все концы обширного православного мира!

На рассвете того же весеннего дня врытая глубоко в землю и перекрытая двумя накатами бревен батарея, охраняемая тремя сотнями стрельцов, наконец-то начала стрелять по угловой башне крепости Кромы.

Ядра, попадающие в земляной вал, просто исчезали, оставляя маленькие черные точки. Те, что вонзались в стены, тоже оставляли лишь маленькие черные дырочки, с легкостью пронзая деревянное укрепление насквозь. Стреляй пушки точнее – их слитный залп, самое большее два, направленные в одно место, легко выломали бы угол строения и завалили башню. Увы, вкопанные в землю и направленные в середину вражеского укрепления стволы давали попадания с разбросом в сажень. Поэтому пушкарям приходилось стрелять и стрелять, в ожидании того часа, когда бесконечное число дырочек, тут и там пробитых в бревнах и в обвязке, не перейдет той грани, после которой башня обвалится под своим собственным весом.

Опыт подсказывал, что полтора десятка пушек изрешетят сруб до нужного состояния за две или три недели – как повезет. И тогда можно будет начинать решительный штурм.

На рассвете этого же дня из ворот усадьбы Скоробово выехал длинный обоз из десятка саней и двух десятков телег с тремя крытыми кошмой кибитками, в окружении доброй полусотни верховых холопов. Княжна Мария тоже скакала верхом, оставив кибитки для нянек и служанок. Прекрасная охотница хорошо держалась в седле и не желала качаться в душном возке, словно на лодке в бурном море, глядя на желтые лица борющихся с тошнотой служанок.

Василий Иванович провел с невестой сказочный месяц – охота и спуск наперегонки с ледяной горки, скачки и катания на санях, обеды наедине, бани и просто прогулки верхом по искрящемуся от снега и инея лесу. Их близости не хватало только одного…

Однако князь Шуйский готов был подождать. Он ощущал себя путником, который после многодневного перехода через сухую знойную степь наконец-то узрел впереди колодец. Или рудокопом, что поднимается из душной темной шахты, уже видя впереди солнечный свет и зная о близком глотке свежего воздуха. Он был окоченевшим путником, стучащимся в дверь жарко натопленного дома…

Василий Шуйский слишком долго ждал, чтобы не получать радости от предвкушения близости самого последнего шага. Еще немного, совсем чуть-чуть – и Мария станет его женой, его супругой пред Богом и людьми, войдет в его дом, его опочивальню… Предвкушение глотка ледяной воды для измученного жаждой человека порою становится слаще, нежели сам первый глоток. Еще немного – и под колокольный звон, который зальет всю Москву, он поведет свою любимую под венец!

Смоленск и Москва – они ведь совсем рядышком, всего десять дней скачки верхом или двадцать езды на повозке. Если двигаться без спешки, давая отдых лошадям и останавливаясь на постоялых дворах, дабы попариться и посетить церковные службы, – месяц пути.

Через месяц они с князем Буйносовым объявят день свадьбы, а самое большее через два – Василий при всех наденет Марии хранимое на сердце обручальное кольцо. И они наконец-то станут единым целым!

Так что никакой гонки путешественники не устраивали. Ехали с рассвета до сумерек, а ввечеру останавливались там, где удавалось купить пару стогов сена. Ведь прокормить сотню лошадей – не такая простая задача. После целого дня работы обычной тебеневкой не обойтись, не меньше пуда сена каждому коню надобно да желательно еще ячменя или пшена хотя бы с шапку насыпать.

Княжна в такие ночи спала в одной из кибиток, князь Шуйский – в поставленной неподалеку палатке из крытой атласом кошмы.

По пятницам обоз закатывался в какой-нибудь приличный постоялый двор, в котором лошадей заводили в конюшни, вычесывали скребками, прикармливали морковью, репой и свеклой, а люди перебирались под крышу, в жарко натопленные горницы и людские. В субботу неизменно была баня и церковная служба, а вечером – ужин с хмельным медом и мясом, в воскресенье – просто отдых. И в понедельник все, посвежевшие и чистые, снова выезжали на Литовский тракт.

Такое путешествие оказалось необременительным и для людей, и для животных. Тринадцатого апреля обоз благополучно вкатился в ворота Белого города, прогрохотал по деревянной мостовой и свернулся огромной, фыркающей и поскрипывающей улиткой на просторном подворье князей Буйносовых. Холопы спешились, отпустили подпруги скакунам, отводя их к конюшням, возничие стали выпрягать ездовых лошадей. Василий Иванович, натянув поводья возле крыльца, спрыгнул с седла, принял на руки княжну Марию, вместе с ней стал подниматься наверх.

– Дочка? – Хозяин подворья вышел на крыльцо, одетый лишь в каракулевую душегрейку, накинутую поверх рубахи. – Откуда ты здесь? Князь Василий, что происходит?

– Борис Федорович дал мне слово, что разрешит наш брак, коли я уничтожу самозванца, Петр Иванович, – громко объявил князь Шуйский. – Я разгромил крамольников, и посему полагаю нашу свадьбу решенной без очередных оговорок! Коли Бориска опять начнет врать и юлить, это станет бесчестным для государя поступком. Лучше я покину Русь вместе с молодой женой, нежели стану служить подобному человеку! Надеюсь, Петр Иванович, при сем раскладе ты более не станешь его покрывать?

– Ты, князь Василий Иванович, верно, в неведении пребываешь, – размашисто перекрестился царский советник. – Государь Борис Федорович сегодня около полудня, приняв монашеский постриг, преставился!

– Вот же негодяй! – невольно вырвалось у князя Шуйского. – Даже смертью своей, и то подгадить исхитрился!

– Ныне во дворце уже новые советники сидят, – вздохнул погруженный в свои мысли Петр Иванович. – Семен Годунов да Федор Мстиславский.