Если кто-то упоминал за общим, скажем, столом: «Помните, как генерал Петруше Гриневу говорит про ешовы рукавицы?» или «Это как Николай Ростов старосту Дрона у княжны Марьи за две минуты выучил» – то люди со средним образованием понимали, о чем речь.

Вообще чего именно мы, культурное сообщество, и власть, которая должна служить обществу, хотим, включая литературу в число школьных предметов? Того, наверно, чтоб этот учебный предмет прежде всего знакомил юных сограждан с основным корпусом произведений отечественной словесности. Тем самым, который имеет статус общепризнанного культурного наследия. То есть мы, граждане России, принимаем за аксиому то мнение, что человек, вовсе не знакомый с этими книгами или знакомый лишь понаслышке («Пушкин», «Крылов», «Лев Толстой»), оказывается лишенным чего-то, невосполнимого другими средствами.

В какой-то степени сюда относится, конечно, нравственный потенциал, заложенный в этих отобранных культурой произведениях. Взрослых, вопреки распространенному в интеллигентной среде мнению, литература, на наш взгляд, не «воспитывает». Человек, прочитавший все романы Достоевского, может совершить преступление – потребовать, скажем, за что-либо огромную взятку, – точно так же, как и тот, кто ни одной строки Достоевского не читал. Зато в возрасте лет до шестнадцати литература очень даже воспитывает!

Если внимательно читать, а не наспех пролистывать, пытаясь запомнить, о чем речь, – устанавливаются некие моральные аксиомы, формируется не только определенный душевный склад, но и эстетические представления. Школьные условия теоретически для этого весьма удобны. А в дальнейшей жизни человек с такими представлениями гораздо более полезен и приятен в общежитии, чем тот, у кого они на нуле. О себе, в общем-то, хлопочем.

2

Несколько лет назад газета «Вечерняя Москва» обратилась с вопросом к нескольким уважаемым читателям: «Как по-вашему, нужно ли заставлять детей учить стихи наизусть?» И поразили совсем не те люди, которые отвечали – нет, не надо, зачем мучить детей. Это было грустно, но не удивительно. Удивили другие – те, кто отвечали: да, нужно. Потому что все до одного мотивировали это так: это развивает память.

Вот это объяснение целый год не выходило из головы. Строки «Евгения Онегина» и «Горя от ума» затем лишь стоит выучивать наизусть, что это развивает память!

Пушкин писал А. А. Бестужеву-Марлинскому (за год до восстания декабристов, переломившего жизнь адресата), впервые знакомясь с «Горем от ума»: «О стихах я не говорю, половина – должна войти в пословицу».

Так и произошло. Точнее, как сказал как-то один талантливый пушкинист: «Пушкин единственный раз ошибся: вошло – больше».

Попробуем проверить. Полистаем «Горе от ума».

Говорок Лизы —

Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь.

Вступает Фамусов:

Ей сна нет от французских книг,

А мне от русских больно спится.

С угрожающей интонацией:

...Нельзя ли для прогулок

Подальше выбрать закоулок?

И вот лепечет, боясь отцовского разоблаченья, Софья, выгораживая Молчалина, выходящего утром из ее комнаты:

...Шел в комнату, попал в другую.

Фамусов лапидарен и афористичен:

Тут все есть, коли нет обмана...

Начинается его разговор с Молчалиным о бумагах, близкий душе любого российского бюрократа:

МОЛЧАЛИН:

...Противуречья есть, и многое не дельно.

ФАМУСОВ:

Обычай мой такой:

Подписано, так с плеч долой.

И опять Лиза, со своей простецкой народной мудростью:

Грех не беда, молва не хороша.

И Софья, со своей женской узковатой логикой:

...Охота странствовать напала на него,

Ах! Если любит кто кого,

Зачем ума искать и ездить так далеко?

И вот появляется Чацкий – со своим набором на два века запомнившихся русским читателям присловий:

Чуть свет уж на ногах! И я у ваших ног.

Блажен, кто верует, тепло ему на свете!

В семнадцать лет вы расцвели прелестно,

Неподражаемо, и это вам известно...

И мгновенный обмен репликами между Чацким и Софьей высекает опять-таки искры присловий – на века:

...Гоненье на Москву. Что значит видеть свет!

Где ж лучше?

ЧАЦКИЙ:

– Где нас нет.

И знаменитая цитата из Державина, примененная к месту Чацким (и потому в точных, академических текстах «Горе от ума» дающаяся курсивом) и навсегда закрепившаяся у большинства читателей за Грибоедовым:

Когда ж постранствуешь, воротишься домой —

И дым Отечества нам сладок и приятен!

...Помню, как в школе (когда про Державина я еще не знала) мне все хотелось понять эту строку до тонкостей: что же имеется в виду – нам именно дым Отечества сладок и приятен? То есть – союз «и» просто связывает два предложения обычной сочинительной связью: воротишься домой, и приятен тебе дым отечества? Или «и» означает – даже дым?..

И только на филфаке МГУ узнала, что у Державина-то все, как любят сегодня говорить к месту и не к месту, однозначно:

Мила нам добра весть о нашей стороне:

Отечества и дым нам сладок и приятен.

А у Державина это, в свою очередь, восходит к «Одиссее» и затем к латинской пословице: «Et fumus patriae dulcis» – «И дым отечества сладок». И снова умник Чацкий сыплет поговорками не хуже Фамусова – хранителя старины:

...Числом поболее, ценою подешевле...

..............................................

Господствует еще смешенье языков:

Французского с нижегородским?

..............................................

Ум с сердцем не в ладу...

..............................................

Дома новы, но предрассудки стары

..............................................

А судьи кто? – За древностию лет

К свободной жизни их вражда непримирима.